Вэй Хой - Крошка из Шанхая

Как-то Дэвид У сказал мне: «Жалеть себя – непристойное занятие». Он изрек это с непререкаемым видом мудреца, словно божественное откровение. Его лицо светилось изнутри. Но я никогда не обращала большого внимания на его советы. Я всегда с удовольствием предавалась жалости к собственной персоне. Наверное, нарциссизм – самый сильный из моих пороков.

Самолет забирался в заоблачную высь. Рядом со мной в салоне сидел Летун. Он без умолку болтал, а я успела почитать журнал, накинуть и снова снять пальто, еще раз пролистать журнал. Потом закрыла глаза, подперев подбородок левой рукой, а правую прижав к груди, откашлялась, открыла глаза и поправила кресло.

Стюардесса принесла напитки и закуски. Опуская откидной столик, я случайно пролила кока-колу Летуну на колени.

– Ох, извини, – выпалила я.

Между нами завязалась беседа – мной и этим красавцем со жгучим пламенным взглядом, своей неуемной энергией способным покорить целую толпу женщин, кроме такой грустной, как я.

Летун рассказал, что в Японии изучал последние тенденции в моде и теперь рекомендует всем своим клиентам для улучшения имиджа использовать в макияже розовый, небесно-голубой и серебристый тона. Несколько рядов кресел позади нас были заняты его коллегами: какой-то старлеткой, снимавшейся в видеофильмах, двумя фотографами, тремя помощниками стилиста и тремя мужчинами примерно в таких же костюмах, как и сам Летун. Все они направлялись на Хайнань на фотосессию – готовили портфолио этой самой старлетки. По-моему, я видела ее однажды в какой-то пьесе. У нее была ничем не примечательная внешность и невыразительное лицо – ни одухотворенности, ни достоинства. Единственно выдающейся чертой ее личности была пышная грудь.

Летун все время что-то бубнил, сидя рядом со мной, своей болтовней распугивая мои и без того разбегающиеся мысли. Я рассеянно слушала, думая про себя, что мужчины, осмеливающиеся носить юбки, должны быть либо умными, либо придурками. Он поведал мне о том, что в прошлом месяце ему вырвали больной зуб, что его родители постоянно ссорятся между собой, что его подружки замучили его ревностью к его дружкам.

Я задремала. Проснувшись, увидела, что он тоже прикорнул. Вдруг он открыл глаза и спросил:

– Ну что, уже подлетаем? – Отодвинул занавеску и посмотрел вниз, в иллюминатор. – Нет, все еще летим, а ты что, вообще никогда не улыбаешься?

– Что? Да нет. Просто сейчас мне не до веселья.

– Из-за меня?

– Нет, из-за моего друга.

Он прикоснулся к моей руке и слегка пожал ее.

– Не нужно бояться неприятностей. Рано или поздно, крупные или мелкие, но неприятности случаются с каждым. Вот я, например, все время попадаю из одной передряги в другую. Я даже не знаю, кто мне больше нравится – мужчины или женщины.

– И любить, и быть любимым одинаково прекрасно, – заметила я с грустной улыбкой.

Все вокруг только и твердят о любви. Даже если ни меня, ни моей любви больше не будет на свете, романтические отношения других людей не прервутся, и само слово «любовь» не исчезнет из их жизни; это чувство всегда будет в центре трагических событий, бередя душу и причиняя боль.

Уже на подлете к аэропорту Хайнаня мы попали в зону турбулентности. Самолет нещадно мотало из стороны в сторону. Когда стюардесса попыталась проверить у пассажиров ремни безопасности, то потеряла равновесие и упала прямо на ковер в проходе.

Среди пассажиров началась паника. Были слышны истошные вопли старлетки: «Я не хотела лететь этим рейсом», она трясла пальцем перед носом человека, который, судя по всему, был ее агентом. «И вот теперь я поплачусь за это жизнью!» Ее крик произвел странное впечатление: стало казаться, что снимается кино, мы все находимся на съемочной площадке, и что на самом деле ничего ужасного не происходит.

Летун побелел, как мел, и лихорадочно вцепился мне в руку:

– Знаешь, если мы рухнем, мне будет немного легче, если я буду держать тебя за руку.

– Беспокоиться не о чем, – заверила я, усилием воли подавляя подступающую тошноту. – Моя гадалка никогда не говорила, что я попаду в катастрофу, поэтому никакого крушения не будет. На самом деле, летать самолетом гораздо безопаснее, чем пользоваться другими видами транспорта.

– Я застрахован. От несчастного случая плюс общее страхование жизни – на круг выйдет приличная сумма. Не знаю, как родители отреагируют на мою смерть – обрадуются или огорчатся, – бубнил он себе под нос.

И как раз в этот момент болтанка прекратилась, и все вернулось в норму.

В аэропорту Летун и я поспешно чмокнули друг друга на прощание, у меня на губах остался влажный след от его поцелуя. Многих гомосексуалистов и бисексуалов отличает особая, по-детски неуклюжая нежность, как у пушистых маленьких зверенышей. Но я всегда помню об угрозе СПИДа. Как сказала Аланис Мориссетт [78]: «Может, я и больна, но я прекрасна, детка».

За окном такси синело небо, дома стояли в ярком солнечном свете. Я понятия не имела, где нахожусь. Спустя какое-то время такси добралось до небольшого здания гостиницы, где остановился Тиан-Тиан.

Внизу в холле я спросила у дежурной, передано ли мое сообщение постояльцу из номера Б405. Она сказала, что нет. Ее губы были густо накрашены красной губной помадой, так что даже на зубах виднелась алая полоска. Я попросила ее позвонить наверх в номер, но там никто не ответил. Тиан-Тиана не было. Мне ничего не оставалось, как сесть на диван в углу холла и дожидаться его прихода.

За окном послеполуденное солнце ярко освещало улицу, долетал гул людских голосов и автомобилей. В отличие от Шанхая он не был таким интенсивным, но эта городская суета была напрочь лишена изысканности и иноземного привкуса. Все прохожие были похожи друг на друга, лишь иногда мелькало красивое женское лицо и стройная фигура, скорее всего, иммигрантки с Севера. У северянок, в отличие от жительниц Шанхая, особая жизнелюбивая красота и прямота во взгляде, но им не хватает нашей элегантной сдержанности.

Я умирала с голоду. Взяла сумку и вышла из гостиницы. Напротив находился ресторан фаст-фуд, я уселась за столиком у окна, чтобы хорошо видеть всех входящих в гостиницу и выходящих оттуда.

В ресторанном зале было несколько капризных ребятишек, щебетавших что-то на непонятном диалекте. По радио передавали то английские, то кантонские песни. Вошли двое полицейских, каждый из них по очереди придирчиво оглядел меня с головы до пят. Они купили по кока-коле и уже на выходе снова обернулись и посмотрели на меня. Я потрогала лицо, на ощупь было непохоже, что смазался макияж. На черном облегающем топе не было ни дырочки, бретельки не торчали, «молния» на брюках была застегнута, живот упруг и подтянут. Значит, я выглядела либо очень привлекательно, либо чересчур подозрительно.