Дафна дю Морье - Голодная гора

– Что же ты будешь делать, когда туда приедешь? – спросила тетя Лизет.

Джон-Генри улыбнулся и вытянул под столом ноги.

– Буду там жить, – сказал он. – Может быть, дам телеграмму маме, чтобы она ко мне приехала. Понимаете, все время, пока я служил во флоте, и во время войны тоже, Клонмиэр был для меня единственной реальностью. Средиземное море, Дарданеллы – я всего этого даже не почувствовал. Меня не оставляла мысль: «Этот длинный субалтерн, который обливается потом в машинном отделении, а потом сходит на берег на Мальте и опаздывает из увольнения, это совсем не Джон-Генри. Настоящий Джон-Генри стоит перед замком в Клонмиэре и смотрит через бухту на Голодную Гору. Там мое место. Там мои корни, там я родился и вырос».

Тетя Лизет надела очки, придвинулась к окну и взялась за свое вязание.

– Я тоже там родилась, – сказала она, – но детство мое прошло в Лондоне. А потом, когда мне было десять лет, твоя тетушка Молли вышла замуж, и мы все поехали в Клонмиэр. Я никогда не забуду, как в первый раз увидела горы, помню, как сейчас, какого цвета была вода в заливе Мэнди-Бей, и этот колесный пароходик, который доставил нас в Дунхейвен. – Она помолчала, склонившись над своей работой. – Но ведь дом слишком велик для молодого человека, который собирается жить там один.

– Там же масса дел, – сказал Джон-Генри. – Надо все приводить в порядок. Вычистить лес и сад. Я не признаю никаких полумер, тетя Лизет. Я больше не субалтерн в машинном отделении. Я собираюсь стать Джоном-Генри Бродриком из Клонмиэра, и мне никто не нужен, пошли они все к черту. Впрочем, зачем же к черту, я ведь люблю людей и хочу, чтобы они любили меня. И у тебя будет самая лучшая комната во всем доме, когда ты приедешь и будешь у нас жить. В честь твоего приезда мы затопим камин в большой гостиной.

– Но новым крылом ты, наверное, не будешь пользоваться, правда?

– Почему же нет? Дедушка построил его для того, чтобы там жили, разве не так?

– Но это было пятьдесят лет назад, когда была толпа слуг, экипажи, лошади и шахты, которые день и ночь работали на Голодной Горе. А нынешний Дунхейвен это сонная деревушка, в которой никто не собирается на тебя работать, и люди там, наверное, стреляют друг в друга. Ну-ка тихо… Слышишь?

В конце улицы, там, где она выходила на шоссе, послышался топот марширующих ног. Джон-Генри высунулся из окна рядом с тетушкой. По улице шли солдаты, а между ними двое штатских в кепках, нахлобученных на самые глаза; руки они держали за спиной. На тротуаре собралась небольшая толпа, люди провожали глазами проходящих солдат. Одна женщина выкрикнула в их адрес какое-то оскорбление, и солдат, верхом на лошади, подъехал к толпе, оттесняя ее с дороги. Грохот солдатских сапог стал удаляться и смолк…

– «Мы, и никого кроме», – прошептал Джон-Генри. – А если вы обнаружите, что один из них, брат Меги, например, прячется у вас на кухне? Вы позовете солдат, выдадите им его?

– Но он ведь, возможно, убивал невинных людей. Мой долг его выдать, – твердо заявила тетя Лизет.

– Вы не ответили на мой вопрос, – настойчиво спрашивал Генри. – Вы бы его выдали или нет?

Она смотрела на него искоса, ее темные глаза беспомощно моргали под очками.

– Вполне возможно, – тихо проговорила она. – Но потом я все равно подписала бы прошение, чтобы его спасти.

В окно забарабанил дождь, и небо потемнело.

– Где ты остановился? – спросила она.

– В отеле «Метрополь», – ответил племянник.

– В таком случае, дорогой, тебе пора отправляться домой. Не стоит ходить по улицам в темноте. Каким образом ты думаешь добираться до Дунхейвена, когда решишь туда ехать? Я не знаю, ходят ли сейчас поезда, и есть ли пароходное сообщение из Мэнди.

– У меня есть машина, тетя Лизет.

– Будь осторожен, иначе ее у тебя отберут, а тебя свяжут, как куренка, и швырнут на пол, а то и вообще пристрелят и выбросят в канаву.

– А может быть, я и сам присоединюсь к мятежникам, – сказал Джон-Генри, поддразнивая тетку.

Он простился с ней, поцеловав ее, и пошел по пустынным улицам к себе в отель. Повсюду встречались патрули, его три раза останавливали. Жители отсиживались в своих домах, во всех окнах были задернуты шторы. Придя в отель, Джон-Генри направился в бар. Там было пусто, если не считать бармена и одного молодого человека примерно одного с ним возраста, а может быть и постарше, который сидел в углу и читал газету. Он оторвался от чтения, чтобы взглянуть на вошедшего, а потом стал вглядываться внимательнее, уверенный в том, что где-то видел этого человека, и пытаясь вспомнить его имя. Джон-Генри повернулся к нему спиной и спросил виски с содовой.

– Днем здесь, кажется, были какие-то беспорядки, верно? – обратился он к бармену.

Тот продолжал перетирать стаканы, бросив незаметный взгляд на человека за угловым столиком, который снова погрузился в чтение.

– На площади было убито три человека, – спокойно сообщил бармен, – по крайней мере мне так сказали. Сам я ничего не знаю, я весь день не выходил из отеля.

Он отошел на другой конец стойки, делая вид, что занимается своими рюмками и стаканами.

Боится, подумал Джон-Генри, если он скажет хоть слово, этот тип с газетой может на него донести. Где же, черт возьми, я его видел?

Однако лицо человека было скрыто газетой.

Джон-Генри потягивал виски и думал о тете Лизет, одиноко живущей в своей квартирке. Она была самая младшая и самая болезненная из сестер, а пережила их всех – тетушка Кити и тетушка Молли умерли во время войны, едва достигнув преклонного возраста. Странная у нас семейка, думал Джон-Генри, мы либо умираем рано, либо живем до глубокой старости. Дедушке Генри Бродрику было уже под восемьдесят, когда он умер в Брайтоне. Его жена не позволила, чтобы его перевезли на эту сторону воды и похоронили в Ардморе, ей хотелось, чтобы он покоился на огромном белом кладбище в Брайтоне. Джон-Генри вспомнил письмо, которое получил от матери, когда находился в Дартмуре, в котором она писала о смерти дедушки и о том, как они на праздниках ездили в Клонмиэр и мечтали о будущем. А потом пришла война, положив конец этим мечтаниям…

Дверь в бар распахнулась, впустив трех офицеров. Они смеялись, перебрасываясь шутками.

– Говорю вам, это сущая правда, – рассказывал один из них. – Примерно год тому назад целая компания явилась в Лондон, они заявили, что желают видеть место последнего успокоения Кейсмента. Привезли с собой венки, цветы – Бог знает, что еще. А смотритель кладбища их надул, показал могилу Криппена или кого-то там другого. И вот они встали на колени, стали креститься, читали молитвы Богородице. Смотритель потом уверял, что ничего смешнее не видел на своем веку.

Офицеры подошли к стойке и заказали выпивку.