Дафна дю Морье - Голодная гора

Между тем им предстояли грандиозные празднества. Третьего марта тысяча восемьсот семидесятого года шахтам исполнится пятьдесят лет, и Генри намеревался пышно отпраздновать это событие. На руднике будет настоящий обед для всех шахтеров, служащих и их семей, а также для моряков, которые обслуживают суда, перевозящие медь в Бронси. Будут говорить речи, произносить тосты, – словом, все будет так, как любит Генри. А потом, на следующий день, в Клонмиэре состоится обед для жителей графства и для всех тех, кто так или иначе был причастен к подписанию первого контракта, касающегося шахт. Семейство Лэмли из Дункрума, Флауэры из Эндриффа, все родственники и, разумеется, соседи, которые на протяжении пятидесяти лет так или иначе пользовались благами от рудника на Голодной Горе. Билл Эйр и Фанни привезут своих детей: сына и дочь; Герберт с женой и сыновьями прибудут с той стороны из Летарога; приедет и Эдвард, только что вернувшийся из-за границы, и тетушка Элиза, если она отважится перебраться через воду в это ненастное время года. Конечно же, почетное место будет отведено Тому и его жене и старому дядюшке Вилли, который помог Герберту появиться на свет. Молли, Хэлу и Кити будет позволено попозже лечь спать и сидеть за столом вместе со взрослыми. В голове у Генри роились планы, сменявшие друг друга с быстротой молнии, так что Кэтрин, смеясь, объявила, что у нее кружится голова, и она не знает, как ей удастся разместить всех гостей. Сыновьям Герберта придется спать в лодочном сарае, а Эдварда с молодой женой придется поместить в мансарде. Генри только отмахнулся.

– Кого-нибудь возьмет к себе Том, еще кого-то можно поселить к дяде Вилли; как-нибудь устроимся. – Потом он улыбнулся и лукаво посмотрел на жену. – А через год у нас будет вдвое больше места.

– Почему? Что ты хочешь сказать? – спросила она.

Но он только качал головой, не желая говорить, и она гадала, что это за новые проекты родились в его беспокойной голове.

Наступило первое марта, тихое и спокойное; с залива Мэнди-Бей дул мягкий западный ветер, покрывая рябью воды бухты, а на склоне возле замка распустились золотистые и алые крокусы. На небе не было ни облачка, и яркие лучи солнца освещали Голодную Гору. В течение всего дня к Клонмиэру один за другим подъезжали Бродрики. Герберт из Летарога со своей женой Кэйси и двумя старшими детьми Робертом и Берти; Эдвард со своей молодой женой Уинифрид, а попозже днем прибыли Фанни с Биллом и детьми: Уильямом и Марией. Тетушка Элиза приехала вместе с семьей Герберта и, несмотря на свои семьдесят два года, перенесла путешествие лучше, чем остальные. Как это приятно, думал Генри, что вся семья собралась здесь, под его крышей, что брат пожимает руку брату, невестка здоровается с золовкой, а детишки-кузены настороженно стоят, поджав одну ногу, и рассматривают друг друга краешком глаза. Все направились в столовую, где была сервирована грандиозная трапеза – чай, причем тетушку Элизу посадили на почетное место во главе стола, что доставило ей громадное удовольствие.

– Как часто я сидела за этим столом, – говорила она им, – дедушка сидел там, где теперь сидишь ты, Генри, а Барбара на моем месте. Джон, ваш папа, вечно опаздывал к столу. Дедушка очень на него сердился, и я должна сказать, что сама я не люблю неаккуратность почти так же, как и он, это такое неуважение к другим, такая небрежность. Барбара никогда не делала Джону замечаний на этот счет, что свидетельствует только о ее слабости, а ваша тетушка Джейн не могла переносить, когда его бранили. Бедняжка Джейн, ей было бы теперь шестьдесят лет, если бы она осталась жива.

А Хэл, который чувствовал себя не совсем ловко во всем великолепии новой итонской курточки, надетой на него по случаю приближающегося десятого дня рождения, который вот-вот должен был наступить, смотрел на портрет своей двоюродной бабушки и думал, как хорошо, что она осталась молодой и красивой и не состарилась, как другая его бабушка Элиза. Когда они жили в Сонби, она имела обыкновение выходить из своей комнаты и бранить его, если он шумел на лестнице. Но даже бабушка Джейн не могла сравниться с мамой, чей портрет тоже висел в столовой, и Хэл, переводя взгляд с портрета на оригинал, переглянулся с матерью и улыбнулся. Он был счастлив, что она заметила, как он на нее смотрит, это было вроде их общего секрета. Кто-то толкнул его ногой под столом. Это была Молли, она хмурилась, глядя на него. «Не спи», – сказала она ему одними губами, и он вздрогнул, сообразив, что не обращает никакого внимания на своего соседа справа, Роберта из Летарога, который спрашивал его со всем превосходством своих тринадцати лет, какая рыба водится в заливе.

– Килига и сайда, – ответил он очень вежливо. – Может быть, тебе захочется покататься со мной на лодке, если папа разрешит?

– Подумаешь, морская рыба, – насмешливо протянул Роберт. – Какой интерес ее ловить? У нас дома, например, ловится форель.

– У нас в озере на Голодной Горе тоже водится форель, бурая, – быстро ответил Хэл. – Говорят, рыбок туда посадили феи, а по ночам они превращаются в человечков и работают в шахтах.

Тринадцатилетний Роберт посмотрел на своего младшего кузена и отвернулся. Хэл какой-то странный, решил он. Как это досадно. И мальчик обернулся к флегматичному Вильяму Эйру, чтобы поговорить с ним о крикете.

Погода держалась во все время праздника, и жители Дунхейвена стояли у дверей своих коттеджей и смотрели на экипажи, которые ехали через деревню на рудник. Самые молодые и любопытные высыпали на дорогу; всем было страшно интересно, как это «господа» будут сидеть за столом рядом с шахтерами. Полная луна освещала Голодную Гору, было светло как днем, когда экипажи развернулись и остановились возле сушильных сараев, которые были подметены, вычищены и превращены в банкетный зал с помощью трех огромных столов. По стенам, с правильными интервалами, были развешены свечи в специальных подсвечниках, а в качестве сидений служили длинные скамьи, позаимствованные для этого случая в школе. В дальнем конце сарая стояли группой официанты, важные и напыщенные, присланные из Слейна рестораном, который должен был обслуживать банкет. Когда прибыли Бродрики, шахтеры, их жены и дети уже сидели за столом. Приход Генри и Кэтрин приветствовали троекратным «ура» и громом аплодисментов – это было организовано управляющим, мистером Гриффитсом, и явилось полной неожиданностью для Генри, который стоял рядом с женой и растерянно улыбался.

– Я поблагодарю вас за приветствие после ужина, – сказал он им, когда аплодисменты стихли. – А теперь приступим к самой важной части нашего вечера, и я надеюсь, что вы так же голодны, как я.

Суп, жареная баранина и говядина, после этого яблочный торт; изобилие эля, которым все это запивалось, привело всех в хорошее настроение. Если в начале говорили вполголоса и степенно, то вскоре над столом уже стоял громкий гул голосов, и Генри, подмигнув управляющему, заметил, что самый верный путь к сердцу человека лежит через желудок. Его речь, когда он наконец поднялся с места, чтобы ее произнести, была коротка, ибо, как он сказал, после девяти часов вечера человеку не хочется слушать никого, кроме себя, и поскольку следующий день – полный выходной, то чем раньше они начнут им пользоваться, тем лучше. После этого он объявил, что отныне каждому шахтеру повышается плата за его труд, что было встречено громкими одобрительными криками, и единственным диссонансом был выкрик, раздавшийся из глубины сарая: «И давно пора!» Генри, вспомнив Бронси и то, что ему приходилось там выслушивать, сохранил полное спокойствие.