Сергей Есин - Твербуль, или Логово вымысла

О, это предвосхищение удачи и будущего - нетленного! - романа...

Саня поворачивает направо. Два-три дома, в одном из которых, скучном, какое-то учреждение, связанное с городскими электрическими сетями. Об этом говорит не столько вывеска, сколько серия дорогих и престижных автомашин, выстаивающих у подъезда. Рядом служебный вход в Театр имени Пушкина, откуда таинственно, в мехах и лентах должны были выскальзывать под рокот толпы поклонников молодые гениальные актрисы. Но что-то помельчало с театром в России, как-то помельчало и с публикой. Молодые актрисы - летом, как все, в коротких юбках, а зимой в синтетических шубах - топают из театра к метро, на струящийся от Макдональдса запах жареной картошки и биг-маков, который сопровождает их потом до самого дома.

Сразу за зданием театра начинаются мистические помещения Литинститута. Саня будто впервые смотрит на все, возбужденный своей придумкой: роман об альма-матер. Романист во время охоты за сюжетом все видит другими глазами. Лит, как волшебный град Китеж, всплывает из озера повседневности перед охотником, если, конечно, тот любит эту землю, строения, историю. А как можно не любить их мальчику из нищей деревни?

У Сани в голове уже давно собственная история и география усадьбы братьев Яковлевых. Совсем недавно на соседнем дворе, примыкающем к институту, разбирали флигель и нашли под какой-то бетонной плитой старинный, обнесенный еще дубовыми плахами, колодец. Вода в нем была чистая и живая. Рабочие, как дети, с интересом обсмотрели его, прежде чем снова закрыть и засыпать. Можно было представить, как дымилась зимой эта вода, когда ее наливали в осиновую колоду, чтобы поить лошадей. Почему-то образ этого колодца постоянно преследует Саню. И образ поварни. У Сани на выбор два местечка, где она могла находиться в усадьбе. Но сначала, признаемся, что пища - это не малое, если не основное, в жизни человека.

Итак, два места. Или в том низеньком флигелечке во дворе, где находится читальный зал, или в длинном одноэтажном строении, мимо которого Саня сейчас проходит. Это тоже один из флигелей, обрамляющих усадьбу с боков основного корпуса. Саня любит заглядывать в окна. Здесь сейчас знаменитое на всю Москву кафе "Форте", где играет легендарный саксофонист Козлов. В этом кафе - в век всеобщей "фанеры" и имитации - только живая музыка. Еще там поет замечательный рок-певец Валера Каримов. Ну и что, что не выступает на телевидении, значит, не смог купить телевидение, не имеет знакомств и покровителей. Значит, не пробился, не хватило таланту? Но и Козлова, и Каримова приезжают слушать разные великие и очень непростые люди, от еще одного бывшего министра культуры - везет же Сане на неоднозначных глав этого богоугодного заведения! - Натальи Леонидовны Дементьевой, ныне сенатора от республики Мари Эл, до посла Соединенных Штатов Америки. Посол, как можно предположить, на всякую чухню не пойдет. И даже президент Грузии Саакашвили, у которого жена датчанка, когда приезжал в Москву еще до своей отчаянной фронды, тоже устраивал в этом кафе вечерок для своих.

Окна флигеля выходят и на Бронную, и во двор. Утром шторы подняты, и можно видеть, как Тоня, работница кафе, вытирает в зале пол и обметает столы. Созреют на кухне котлы с супом и кашей - Тоня станет на раздачу порций. Она дружит со всеми охранниками и всегда готова положить лишнюю ложку каши любимцу. Альберта Дмитриевича, директора и почти владельца кафе, еще нет: он тоже человек по-своему знаменитый.

Увлекательный рассказ о нем могла бы написать выпускница Лита Юлия Латынина. Она дочь известной критикессы Аллы Латыниной, отличающейся непреклонной, как у фельдфебеля, верностью либеральным идеям, и сама талантливая писательница, расследующая экономические преступления. Вот она-то и могла бы сообщить миру, как этот самый Альберт Дмитриевич, выпускник, между прочим, Гнесинского училища, лишь только вступив в арендные отношения с Литом, стал богатым человеком. Правда, в наше время богатый - это не обязательно тот, который украл, хотя, судя по расстановке сил в стране, украсть все же легче, чем заработать. Юлия Латынина не отказалась бы от описания сцен, как арендатор вместе со своими поварами и официантами, засучив рукава и подобрав животы, сами клали новые полы, красили стены, проводили электричество, строили современный дизайн и украшали помещение. Но это одна сторона вопроса. Другая - лет уже пятнадцать ресторатор Альберт Дмитриевич кормит бесплатными обедами весь институт: студентов очного и заочного отделений, аспирантов, преподавателей, методистов, рабочих, бухгалтерш, уборщиц и библиотекарш. Из этого же котла халявно питается институтская собака Муза. Конечно, какие-то преференции за эту всеобщую кормежку, какие-то скидки и снисхождения Альберт Дмитриевич получал. Но согласимся, в этом есть и что-то стратегическое. Ведь легче всего институтскому начальству было бы, размышлял Саня, получить деньги за аренду, а потом размотать их по зарубежным командировкам - и никаких тебе сложностей! А здесь гарантированно полный, хотя, может быть, и не особо сытый, желудок. Это неплохо было кем-то придумано, наверняка пришла бы к выводу бескомпромиссная Юлия Латынина, несмотря на неясную ей тайну происхождения альбертовского достатка. Но почему мы должны не допускать честности у каждого российского предпринимателя?

Человеческой памяти хочется все растащить по знакомым и привычным местам. Саня, проходя мимо флигеля, всегда размышляет над историческим вопросом: для барской поварни, чтобы кормить и гостей, и даже всю господскую дворню, этот флигель, выходящий на Бронную, великоват. Значит, поварня была там, где сейчас читальный зал, а может быть, еще какое-нибудь строение существовало. Сане очень не хочется прощаться со своей лирической идеей. Ему всегда думалось, что в читальном зале, в этом флигельке во дворе, находилась девичья. Румяные и смешливые девицы вышивали здесь полотенца и скатерти, и их пение, как в опере "Евгений Онегин", слышалось через открытые окна в саду, во дворе.

Этой идиллической картине мешало то, что столовая в большом флигеле существует давно, об этом говорят все старожилы. Сначала помещение было перегорожено почти на равные две части прилавком. С одной стороны столы без скатертей и стулья, а с другой - огромная кухня, котлы, в которых варилось что-то жиденькое, и там же расхаживали толстые и ленивые тетки-матрешки в крахмальных кокошниках. Полы испокон были везде мощены мелкой метлахской плиткой, гуляющей волнами, как Средне-Русская равнина.

Рассказывали, что в самом начале "перестройки" здесь состоялся легендарный концерт-пьянка, который устроили так называемые куртуазные маньеристы, поэты. Саня переводит эту мудренку очень просто: вежливые бабники. Знаменитые в то время были ребята, но почти все канули в Лету или поменяли амплуа. Один из маньеристов, гладкий как кот, но очень талантливый паренек, Вадик Степанцов, руководил еще музыкальным ансамблем с поэтическим названием "Бахыт компот". Под этот "компот" гулянка, с танцами для поклонников и всех желающих, тянулась чуть ли не до утра. Сколько надо было выпить паленой водки, чтобы произошедшее так запомнилось и отложилось. Все поместились в этой самой столовой, и всем тогда хватило места. Могла ли быть поварня при отце Герцена в таком большом помещении? Слишком жирно, слишком много окон, продолжает размышлять Саня. Это скорее людская, склад, амбар, в котором копилось барское богатство, разошедшееся потом по музеям. И девки, может быть, именно здесь пели, и их пение слышалось и на улице, и через другие окна - на дворе.