Мигель Делибес - Клад

– Ты что, ни на секунду не можешь забыть о своем лице? Не знаешь, как отвлечься? Посмотри ты хоть разок прямо, не пригибай голову!

Сеньора Олимпия, снова присев на корточки, раздувала огонь, собираясь поставить на него котелок с кофе. Вид у Кристино был удрученный.

– Чего ты пристал? – спросил он. – Началось как тик, а кончилось комплексом. Не могу теперь избавиться.

– Ты же знаешь, что по этому поводу говорит Педро, – назидательно сказал Херонимо. – Гораздо важнее всех этих кремов и мазей свыкнуться со своим пятном. Хочешь не хочешь, а оно твой неразлучный спутник.

Глаза у Фибулы стали совсем круглыми, и одним глотком он выпил полстакана вина.

– Зудит?

Кристино грустно покачал головой.

– Ну и оставь ты его в покое, – весело сказал Фибула. – По мне, так пусть бы у меня лицо было двухцветным, ей-богу! Как наш флаг! Брось, не прячь лица!

Кристино вымученно улыбнулся. Херонимо все гнул свое. Ясно было, что не в первый раз говорят они на эту тему. Указав глазами на сеньору Олимпию, склонившуюся над очагом, Херонимо сказал вполголоса:

– Погляди на старуху. Борода у нее гуще, чем у библейского патриарха, но она лица не прячет, духом не падает, И правильно делает. Кому не нравится, пусть не смотрит.

Анхель засмеялся, с хитрым видом кивнул на Кристино:

– Конечно, сеньорита Лурдес может подождать, пока он от своего пятна избавится.

– Лурдес Перес Лерма? – подхватил Херонимо: у него с первого же дня чудеснейшим образом запечатлевался в голове весь список студентов.

– Все из-за нее, – пояснил Фибула, – из-за кого же еще? Все в курсе, только героиня не знает,

Херонимо посмотрел на Кристино:

– Так или не так?

– Ладно, переменим тему, это дело личное.

Анхель поднял голову:

– Слушай, друг, вот как на духу говорю тебе: лучше иметь такое лицо, чем связать себя по рукам и ногам, как я! Честное слово!

– Неужто тебе так худо? – поинтересовался Херонимо,

– Мне, шеф, ни худо, ни хорошо, только, скажу вам, надеть на себя кандалы в девятнадцать лет – это, по-моему, никому по вкусу не придется.

Фибула разлил по стаканам пенистое красное вино.

– Ну знаешь, никто тебя силой не тащил.

– Во даешь! Никто не тащил… А ты бы бросил своего ребенка, оставил бы его без роду без племени, как приютского?

Сеньора Олимпия, направившаяся было враскачку к столу с новой бутылкой вина в руках, остановилась, посмотрела в замешательстве на Анхеля и воскликнула:

– Да неужто вы женаты!

Анхель изо всех сил выпятил грудь и звонко стукнул по ней кулаками, как по барабану:

– Да, сеньора. Женат и наследника имею, к вашим услугам!

– Господи боже мой, он и сам-то как дитя. Вы с лица больше на сына похожи, чем на отца… какие дела творятся…

Херонимо воспользовался неожиданной разговорчивостью сеньоры Олимпии и вкрадчиво спросил:

– А вы, сеньора, часом не знали дона Вирхилио?

Женщина взглянула на него и вытянула шею, как гусыня.

– Кто же в наших местах не знал покойного Полковника?

Не поднимая глаз от тарелки, Херонимо чистил апельсин.

– Он ведь много бродил по холму, верно?

– Лучше сказать, он с него не спускался. По-моему, так это покойный Полковник, а вовсе не дон Лино, нашел сокровища, сами понимаете!

Херонимо чуть не подавился. Откашлялся, прочистил горло.

– Разве на крепостном холме есть сокровища?

Сеньора Олимпия насмешливо скривилась:

– Да бросьте вы, не притворяйтесь. Что же вы здесь бродите, ежели не за сокровищами приехали?

Кристино, Анхель и Фибула глядели на нее как ни в чем не бывало. Херонимо, боясь прервать ее излияния, не осмеливался поднять глаза от тарелки. Никто ни о чем не спрашивал старую женщину, а она все продолжала свое:

– Я-то для себя вот как решила: покойный Полковник знал о сокровищах, о тех, что там закопаны, и рассказал этой самой Пелайе. Потому что как раз в это самое время Пелайя пришла к нему в дом кухаркой, хотя кое-кто говорит, я в это не встреваю, будто не только кухаркой. Зато и я могу сказать, что Пелайя и муж ее, Гедеон, перешли теперь жить к дону Лино, в его усадьбу. Что же, по-вашему, одно с другим не связано?

Молодежь переглянулась. Голос у Херонимо стал совсем слабым. И спрашивал он так осторожно, будто боялся птичку вспугнуть.

– Если дон Вирхилио и в самом деле знал про сокровища, так почему он не откопал?

– Что не откопал?

– Сокровища.

Сеньора Олимпия принялась собирать грязные тарелки, ставила их одну на другую горкой.

– Это ихние дела, – невнятно, даже как-то с намеком, пояснила она, словно уже раскаялась в своем откровенном излиянии. – Поди теперь узнай, какие у него были планы. Ведь Полковник не думал помереть так, как помер, ни папа ни мама не успел сказать.

Она перенесла груду тарелок в мойку и повернулась спиной, показывая, что разговор окончен. Напрасно пытался Херонимо снова разговорить ее. Сеньора Олимпия, укрывшись в броню своего обычного молчания, скользила тенью, шаркая черными войлочными туфлями по натертым воском плиткам. Перед такой немотой Херонимо оставалось только положить в рот карамельку и подняться из-за стола.

– Без двадцати четыре, – сказал он, – Не будем терять время. До темноты осталось всего-то три с половиной часа.

Прогноз Кристино оправдался: туман рассеялся, и солнце, милосердное солнце первых апрельских дней, слабо согревало долину и зазеленевшие косогоры напротив. На северном склоне разбитая на квадраты сетка выставляла на обозрение, словно ряд гигантских зубов, каменную структуру, которую они отрыли утром. Всю разрытую землю из ограждения вынули, и виден был чистый, утрамбованный пол на неровном фундаменте, Херонимо роздал сита и грохоты, и Фибула, примостившись на межевом знаке общинного холма, тихонечко напевал, потряхивая ситом:

Вдруг он замолчал, улыбнулся и, не переставая трясти сито, заговорил высоким фальцетом:

– Сеньоры, из земли мы вышли и в землю уйдем, но пока мы на земле, она может говорить с нами с такой же ясностью, как палимпсест.

Анхель, высунув от усердия язык, тряс сито с несколькими пригоршнями земли; он громко расхохотался.

– Диас Рейна! – торжествующе закричал он, словно загадку разгадал.

– Оставьте вы в покое доброго дона Лусьо. Забудем о нем, – сказал Кристино.

– Почему забудем? – отозвался Херонимо. – Он хороший преподаватель.

Анхель недоверчиво посмотрел на него:

– Ты серьезно?

Вмешался Фибула:

– Он же зануда. Смахивает на проповедника.

– Его манеру читать лекции я не обсуждаю, но дело свое он знает.

Непрестанно мерно раскачивались сита, и куча просеянной земли понемногу росла. Со дна долины доносилось ровное жужжание трактора и частый перезвон колокольчиков – там шло стадо. Долина была как бы огромным резонатором. Анхель, стоявший на коленях с ситом в руках, внезапно перестал трясти его и с шутовским видом закричал: