Владимир Буковский - Московский процесс (Часть 2)

В России же, совершенно наоборот, не было ни частного производства, ни частной торговли — частный сектор вообще отсутствовал, как отсутствовала и законная основа для частной собственности. В подобных условиях никакой конкуренции возбудить невозможно: производители-монополисты могли преспокойно сокращать производство и фиксировать цены на свою продукцию на любом уровне. Не удивительно, что производство, в том числе и сельскохозяйственное, упало повсюду на 20–30 %, в то время как цены подскочили в двадцать раз, после чего продолжали расти. В то же время жесткая монетарная и финансовая политика Гайдара — он кое-что почерпнул из книжек Фридмена — жесточайшим образом подавила всякую частную инициативу. При налогах, установленных по шведской шкале (федеральный и местный налог в сумме доходили до 90 %), и при отсутствии дешевых кредитов всякого инициативного предпринимателя тут же загоняли в подполье, где подозрительные сделки совершались исключительно за наличные (к вящей радости рэкетиров).

Так частная инициатива обратилась в бессмысленную деятельность вместо того, чтобы впрячься в продуктивную рыночную экономику. Такой «бизнес» не способствовал наращиванию капитала, не вовлекался в конкуренцию, не создавал новых рабочих мест или новой продукции; он даже не вносил ощутимой доли в сбор налогов. Однако при этом он возбудил инфляцию, преступность и ненависть общества к «поганому капитализму».

Еще одно отличие от Польши состоит в том, что основная часть производившейся в России продукции не была ориентирована на потребителя, а представляла собой управляемую государством тяжелую индустрию, примерно 40–50 % которой приходились на долю военной промышленности. Всякая рыночная реформа непременно катастрофически повлияла бы на промышленность России, вызвав колоссальную волну безработицы. Поскольку в наши дни никакое правительство не сможет пережить такую громадную безработицу, не говоря уже о таком слабом, как правительство Ельцина, рыночные реформы в России следовало проводить одновременно с быстрым наращиванием частного сектора, способного создавать новые рабочие места. Но даже и этого было бы недостаточно, и потому следовало бы заготовить программу общественных работ, подобно той, которую осуществили при президенте Рузвельте в Соединенных Штатах.

Ничего из этого не было принято во внимание. И вот жесткий монетаризм Гайдара в сочетании с лихорадочной инфляцией и подпольной, оперирующей наличными средствами экономикой внезапно привел к кризису ликвидности. Говоря простым языком, российская экономика обанкротилась. Предприятия не могли платить за сырье, энергию, услуги, за продукцию, обеспечиваемую поставщиками; рабочим по несколько месяцев не выплачивалась зарплата. (Когда забастовал завод атомного оружия в Сибири, Ельцину пришлось лично на своем самолете отвозить рабочим задолженность.)

К лету 1992 года вместо обещанного конвертируемого рубля правительству пришлось печатать обыкновенный в астрономических количествах. Под давлением обстоятельств Гайдару с Ельциным пришлось вернуться к крупному субсидированию промышленности и периодической индексации заработной платы и пенсий — иными словами, к старой горбачевской экономической «политике» печатного станка и выпрашивания дополнительных кредитов у Запада.

И уж, конечно, по-прежнему велось множество всяких разговоров о реформах, а осенью, «как и планировалось», даже была предпринята нерешительная попытка «приватизации». Приватизационные ваучеры, номинальной стоимостью в 10 тыс. рублей каждый, были отпечатаны и вручены каждому гражданину России. Но население отнеслось к этому без особого энтузиазма: никто не представлял себе, какого рода собственность можно приобрести за эти ваучеры. Можно ли на них купить что-то полезное, скажем, землю или дома, или это означает приобретение крохотной доли какой-нибудь гигантской допотопной фабрики, которая никогда не принесет никакого дохода? Поскольку первое уже было «приватизировано» партией аппаратчиков и дельцами «черного рынка», народу оставалось второе.

Между тем, ваучеры, едва были запущены в обращение, просто добавили примерно триллион к уже вырвавшейся из-под контроля инфляции, став не более чем очередным средством платежа. К концу 1992 года рыночная цена ваучера упала до 2 000 рублей.

Так закончилась «рыночная реформа» Гайдара, сделав народ в двадцать раз беднее, лишив иллюзий, озлобив его. Подобная «реформа» как нельзя лучше сыграла на руку коммунистам: хотя в стране по-прежнему не было ни демократии, ни рыночной экономики, обе идеи были окончательно дискредитированы. Что касается Ельцина, то для него этот крах ознаменовал начало долгого отступления. Если весной 1992 года ему пришлось принести в жертву свои политические убеждения, к осени он принес в жертву и свою команду (в том числе и Гайдара), а весной 1993-го уже боролся за свое политическое выживание. Даже штурм Белого дома и насильственный разгон старого Верховного совета не укрепил его позиции: новый парламент (Дума) получился едва ли лучше прежнего, и с этого времени Ельцин фактически становится заложником «властных структур» (армии, министерства внутренних дел и нового КГБ — ФСК). Они оставались единственной силой в стране, поддерживавшей Ельцина, хотя, выражаясь словами Ленина, поддерживали его как веревка — висельника.

Очевидно, для того, чтобы страна могла выжить, необходимо, чтобы новые силы, новые люди — предпочтительно новое поколение — объявились на политической арене России. Пока этих новых сил нет, а нынешние недостаточно мощны, чтобы разрешить существующий кризис. Именно по этой причине ни один из обычно предполагаемых сценариев будущего России не представляется вероятным — ни вариант большевистского переворота 1917 года, ни вариант Веймарской республики с возникающим из хаоса новым Гитлером, ни вариант военного переворота по типу пиночетовского в Чили, ни вариант всеобщей гражданской войны, как в бывшей Югославии. Ведь если бы в России имелись силы, способные воплотить какой-либо из известных сценариев, эти силы уже давно победили бы или по крайней мере заявили бы о себе сколько-нибудь убедительно.

Возьмем, к примеру, нынешних «большевиков»: стремятся ли они принять на себя ответственность абсолютной власти? Что-то непохоже. Они предпочитают пока набивать себе карманы, но чтобы ответственность оставалась на Ельцине и его команде. Нынешние «большевики» — из разряда тех, кто, как остроумно заметил один российский журналист, нажил себе состояние на собственных похоронах. Таким образом, воскресение из мертвых вряд ли входит в их планы.

Или посмотрим на российских националистов, расписываемых на Западе так, будто они вот-вот предпримут штурм Кремля. Даже штурм телецентра у них не увенчался успехом. Где были их «черные сотни» в октябре 1993 года, когда Москва практически сдавалась им без боя? При стольких годах беспорядка, при всей их амуниции, вызывающей в памяти Веймарскую республику, националисты только и смогли, что получить 23 % голосов за «шестерку» — осведомителя КГБ Владимира Жириновского (большинство которых было подано явно из протеста против остальных претендентов).