Кейт Уотерхаус - Конторские будни

Грайс машинально заметил и запомнил, когда его коллеги уходят поутру в уборную и на сколько времени они там уединяются. Рекордсменом, как он сначала решил, был Грант-Пейнтон, исчезавший каждое утро с кипой газет под мышкой примерно без десяти одиннадцать и возвращающийся в отдел не раньше, чем через полчаса. Так думал Грайс до четверга, когда около одиннадцати малая нужда выгнала из отдела его самого и, шагая по центральному проходу мимо Оперативно-хозяйственного отдела, он увидел Грант-Пейнтона у фотокопировальной машины — тот размножал схематический план оранжереи, для строительства которой требовалось получить разрешение от районного архитектора. Они с увлечением поговорили об оранжереях и парниках, хотя Грайс мало что в этом смыслил. Грант-Пейнтон, несмотря на свой чванливый вид, оказался очень милым человеком.

А маленький закуток, где стояла фотокопировальная машина, был у служащих восьмого этажа своеобразным клубом — так в старых американских фильмах клерки какой-нибудь патриархальной компании собираются возле титана с холодной кипяченой водой, — и еще одним частым гостем этого закутка был трудяга Бизли, размножающий обыкновенно какие-то внеслужебные документы — возможно, протоколы заседаний, которые проводил Попечительский совет Детского клуба. Бизли с мрачной доброжелательностью посоветовал Грайсу запастись углем ввиду назревающей забастовки шахтеров, и хотя Грайс оборудовал у себя (на деньги, выплаченные ему страховой компанией после смерти матери) центральное отопление с подогревом воды от газовой колонки, он был благодарен Бизли за совет. Как ему и показалось с самого начала, Бизли был нелюдимом из-за своей застенчивости.

В первую же неделю Грайсу удалось перемолвиться несколькими словами с каждым служащим Отдела канц-принадлежностей — даже с юной Тельмой, оказавшейся, кстати сказать, неимоверной болтушкой. Сыграв однажды роль третьей ведьмы в школьной постановке «Макбета», она страстно полюбила театр и теперь с нетерпением дожидалась, когда альбионская труппа снова объявит набор артистов.

Миссис Рашман интересовали исключительно гастрономические темы, и почти все ее разговоры сводились к жалобам па отсутствие в продаже сухого печенья или на дороговизну консервированной солонины по сравнению с другими мясными консервами того же веса. Приближающаяся свадьба считалась ее сугубо личным делом, и о ней в отделе не разговаривали. Да она и занимала Грайса только в связи с его опасениями, что ему придется раскошелиться на прощально-свадебный подарок. Он даже не пытался представить себе предсвадебную пору миссис Рашман — встречи с ухажером в парках, поцелуи на лавочках и всякое такое прочее. Раз уж не у него с ней началась любовь после встречи в баре, она интересовала его только как сослуживица.

Взять хотя бы ее гастрономические походы. Грайс удивлялся количеству купленных ею во время перерыва на обед продуктов, но его нисколько не интересовало, что она с ними делает, придя домой. Ее красная холщовая сумка была для него реальной, только пока она стояла на стуле у ее письменного стола, а едва миссис Рашман выскальзывала за альбионскую дверь, она автоматически исчезала из Грайсовой жизни вместе со своей сумкой. Миссис Рашман покупала еду и для кошки — стало быть, у нее была кошка; однако, поскольку она никогда о ней на службе не рассказывала, кошки словно бы и не было. Кошка могла обрести для Грайса реальность только в рассказах миссис Рашман — да и то как дополнительный штрих к образу самой миссис Рашман, не больше.

То же самое было и с физкультурным залом Детского клуба, о котором радел Бизли, и с хакимовским братом — оптовым торговцем кондитерскими товарами. Они были только характерными особенностями Грайсовых сослуживцев и дематериализовались вместе с ними, когда те заканчивали свой трудовой день. Все его сослуживцы теряли реальность за дверями службы… да он и сам, пожалуй, тоже.

Он верил в свою неслужебную жизнь, лишь пока сам был не на службе, — так реальность сна ощущается только во сне. Он давно уже заметил, что стоит ему повесить на вешалку плащ и утвердиться за своим служебным столом, как внешний мир, вместе с его собственной внеслужебной жизнью, перестает существовать. И «Альбион» вовсе не был исключением: сидя за Ваартовым столом (потому что своего у него пока не было), он мог представить себе Ваарта, хотя никогда не видел его, гораздо отчетливей, чем билетного кассира на станции Лондонский мост или торговца газетами из киоска возле его дома, или даже собственную жену. Ему удавалось припомнить, как она выглядит, лишь когда он вызывал в воображении знаменитую теннисистку Билли Джин Кинг, на которую она немного походила, если была под нее причесана. Так что, судя по всему, Грайса вполне устраивала его новая служба.

Он вспомнил на работе о своей жене всего один раз за первую неделю — да и то в связи со служебным происшествием. Выйдя из Отдела служащих после приемного собеседования, он так радовался вновь обретенной работе, что забыл отдать обнаружившийся в его документах дубликат карты Б-52 одноруким швейцарам. Выяснил он это воскресным вечером, накануне своего первого рабочего дня, когда опорожнял карманы, чтобы жена почистила и выгладила ему костюм. Укладываясь спать, он попросил ее во что бы то ни стало напомнить ему утром про дубликат, но она, разумеется, не напомнила, и он забыл положить его в карман. Решив, что дело важное — каким оно, конечно же, и было, — жена попыталась позвонить ему на службу. Но оказалось, что альбионского телефона нет ни в городской телефонной книге, ни в телефонном справочном бюро.

Жена сказала ему об этом в понедельник вечером, а он соответственно обратился к Копланду во вторник утром — потому что, когда он попытался отдать дубликат одноруким швейцарам, те, неспешно посовещавшись, отказались взять его на том основании, что пропажа, дескать, уже зафиксирована у них в Книге происшествий.

Копланд был на своем рабочем месте: сидя за письменным столом, он сосредоточенно разглаживал фантик от ириски. Копланд покупал у Хакима конфеты не для дома, как остальные клиенты, а для поддержания сил на работе. Он хранил жестяную банку «Подарочного ассорти» в личном ящике одного из архивных шкафов и часто лазал туда за очередной конфетой. Возможно, не только кривые зубы, но и привычка сосать конфету превращала иногда его речь в невнятное бормотание.

У клетушки Копланда не было двери, а стучать по металлическому барьерчику Грайсу показалось глупо. Он просто стал так, чтобы Копланд мог его заметить, а когда тот поднял на него взгляд и сердечно сказал «Заадите», вошел в клетушку. К его немалому облегчению, Копланд совершенно спокойно выслушал рассказ о мытарствах с этой проклятой бумажонкой, а главное, без всяких возражений согласился ее взять и небрежно бросил на свой канцелярский поднос для документов, приготовленных к сдаче в архив.