Катарина Причард - Девяностые годы

В конторе Ассоциации старателей вывешивались сообщения о продвижении экспедиции. Старатели толпились перед ними, читая и обсуждая их. Однако не было никаких указаний на то, что слова Мак-Кэна оправдываются. Уже поговаривали о том, чтобы подстеречь экспедицию, когда она будет возвращаться в Кулгарди, и застрелить или повесить Мак-Кэна тут же, возле дороги. Тогда Динни и несколько пожилых и более благоразумных старателей организовали круглосуточную охрану на той дороге, по которой экспедиция должна была возвратиться.

Она вернулась в одно из воскресений, когда уже вечерело. Старатели, сопровождавшие Мак-Кэна, отвели его в дом Маршалла и сообщили, что он все время водил их за нос: он так и не смог указать им какой-либо золотоносный участок, не говоря уж о свежей разработке россыпей. Маршалл тотчас же кратчайшим путем, задворками, побежал в полицейское отделение, и Мак-Кэн, ради его же безопасности, был посажен под замок.

В мужестве ему нельзя было отказать, говорил Маршалл. Он непременно хотел предстать перед старателями, и его только с трудом уговорили не делать этого. Моррис был уверен, что если бы Мак-Кэна не заперли, ему бы не остаться в живых. Перед дверью Джонни Маршалла шумела взбешенная толпа. Его встретили криками;

— Где Мак-Кэн?

— Повесить его!

— Всыпать мерзавцу!

— Застрелить!

— Для такой собаки пули жалко!

— Повесить и то мало!

— Размозжить ему голову!

— Растерзать на куски!

Это было страшное зрелище, рассказывал Моррис. Он никогда бы не поверил, что люди могут дойти до такого исступления. Они хотели даже сорвать свой гнев на Джонни Маршалле. Обвиняли его, что он укрывает Мак-Кэна, и грозили разнести в щепы его дом. Но каждый мало-мальски разумный человек понимал, как мудро и мужественно действовал Маршалл, отказавшись выдать толпе Мак-Кэна.

Несколько степенных и рассудительных старателей окружали Маршалла, готовые защищать его ценой своей жизни. Вскочив на ящик, стоявший возле его дома, он обратился к толпе.

И вот он стал перед нею, спокойный, благообразный и — все это знали — честный и чистый, как стеклышко. Благородство его осанки и бесстрашие, с которым он воспротивился безумию, овладевшему сотнями людей, несомненно, оказало свое действие. Ему удалось то, что не удалось бы никому другому. Он укротил бурю. Самые озверелые, жаждавшие крови Мак-Кэна, умолкли, чтобы послушать Джонни Маршалла. И Маршалл заговорил так веско и с такой подкупающей простотой, что все мало-мальски порядочные люди образумились.

Спокойно и отчетливо изложил он обстоятельства, вызвавшие поход, и просил старателей, чтобы они, невзирал на свой вполне естественный гнев и негодование, не поддавались наущениям дурных людей, подстрекающих толпу на опрометчивые действия. Джон Маршалл объяснил, что полиция и инспектор возложили ответственность за безопасность Мак-Кэна на него и на людей, сопровождавших этого человека, и что в интересах самих старателей он просил полицию посадить Мак-Кэна под замок. По пути Мак-Кэн неоднократно умолял своих спутников, чтобы они дали ему револьвер — он пустит себе пулю в лоб. Несколько раз экспедицию задерживали старатели, жаждавшие отомстить Мак-Кэну.

Маршалл закончил свою речь просьбой пощадить несчастного пьяного дуралея, который стал жертвой погони газетчиков за сенсацией. Мак-Кэн полностью признал свою вину и сам хотел покарать себя.

— Этот человек уже и так жестоко наказан тем страхом и горем, которое он пережил, — сказал Джон Маршалл. — Он был готов отдать себя в руки старателей, чтобы положить конец этому делу. Если они лишат Мак-Кэна жизни, очень многие из них пострадают за это. И, конечно, ни один разумный человек не захочет, чтобы этот злосчастный поход имел еще более тяжелые последствия.

Маршалл предложил толпе разойтись, а более благоразумных старателей просил помочь ему предотвратить беспорядки, иначе эта трагикомедия, за которую главную ответственность несут газеты, напечатавшие непроверенные сведения, грозила затянуться.

И вот обезумевшая, буйная толпа неожиданно быстро откликнулась на его речь. Люди поверили Джону Маршаллу и начали расходиться. Это спасло многих от участия в самовольной расправе с Мак-Кэном и, может быть, от нападения на самого Маршалла.

Правда, кое у кого еще вырывались негодующие возгласы, но они уже были обращены к редакции газеты, куда и направилась толпа. Однако полиция очутилась там раньше, и, кроме разбитых окон, особого ущерба нанесено не было.

На рассвете следующего дня Мак-Кэн скрылся.

Моррис дождался в Кулгарди заключительного акта этой трагикомедии. Последняя партия старателей, возвращаясь из безуспешной разведки на Южных Массивах, вошла в Кулгарди с чучелом Мак-Кэна, болтающимся на виселице.

Старатели, все еще слонявшиеся по городу, быстро построились, и, примкнув к шествию, снова направились к редакции. Чучело облили керосином и подожгли под брань и проклятия по адресу газеты и всех газетчиков вообще. Потом горящее чучело швырнули в легкое деревянное строение.

Так закончился этот «поход Мак-Кэна». Многие старатели побросали свои участки и ушли за сотни миль, даром потеряв деньги и время, и чуть не умерли от жажды и голода, обшаривая местность. И все это потому, что газеты раздули болтовню пьяного человека, хваставшего, что он знает тайну богатого месторождения, которого не существовало.

— Неудивительно, что старатели жаждут крови тех, кто виновен в дутом походе, — угрюмо сказал Моррис. — Бывают случаи, когда лавочники и трактирщики нарочно распускают такие слухи: ведь поход выгоден для их торговли. Но я надеюсь, Салли, что мне никогда больше не придется быть в толпе обманутых старателей. Я так же способен был убить обманщика, как и все остальные.

Проходили месяцы. Стояла сухая, нестерпимая жара, стальное небо излучало ослепительно белый свет, проносились пылевые бури. Ночью нечем было дышать.

Весь день лагерь поблескивал в струящемся зное; горячий воздух трепетал над железными крышами и белыми оштукатуренными стенами. Красная пыль дымилась на дорогах, окутывая медлительные караваны верблюдов. Повозки то и дело останавливались: викторийские ломовые лошади, крупные, выносливые, едва дотягивали до места после долгого пути из Южного Креста. Местные лошадки легче справлялись со своим грузом, а ослиные упряжки, вытянувшись вереницей в пятьдесят голов, медленно, но упорно двигались вперед, преодолевая пространства в сотни миль на своем пути к дальним лагерям.

Тучи красной пыли висели над участками, где немногие старатели все еще продували золотой песок. От зари до зари с унылым однообразием раздавалось грохотание и звон в разработках вдоль кряжа; впрочем, из-за нехватки воды были сделаны некоторые послабления в правилах, и многие держатели участков — рудокопы и разведчики — уехали на побережье. Только те, кто уже привык к зною или не имел возможности перебраться на юг, оставались на своих участках и работали, стиснув зубы, обливаясь потом и проклиная беспощадное солнце.