Юкио МИСИМА - НЕСУЩИЕ КОНИ

Твой отец решительно не хотел, чтобы издатели лично встретились с учителем Камиямой, он поставил между ними пятерых человек — пять барьеров, каждый из последующих был выше предыдущего. Чем дальше, тем более мрачно и внушительно выглядели эти люди, противная сторона понятия не имела, как разрешить конфликт. К тому же это не было шантажом — «о деньгах не говорили», поэтому они не могли обратиться в полицию. Вторым к ним пришел Муто, тот, который имел отношение к июньским событиям, это потрясло издательство, похоже, они впервые почувствовали серьезность положения.

И еще, между вторым и третьим посещениями был неопределенный туманный момент, подававший надежду, что при встрече с третьим по счету лицом проблему можно будет решить, а с ним-то как раз не давали встретиться. А когда с ощущением «Ну, наконец-то» эта встреча произошла, оказалось, что вопрос уже передали неизвестному, четвертому лицу. Могло показаться, что число этих невидимых, но таких, что «не будут молчать», молодых людей уже не сто и не двести, а много больше.

Конечно, издательство поспешно нанимает фараона, и тот приходит с настойчивой просьбой от имени директора. Долго думали о месте встречи, и остановились на том, где появился четвертый актер — Ёсимори. Встретились в конторе строительной компании, с которой тот был связан.

Целых четыре месяца издателей мариновали, и в самом конце появился главный актер — любезный, мягкий, имени я назвать не могу, но он-то и заключил сделку. Она состоялась в веселом квартале Янагибаси: глава издательства на коленях просил прощения, и денег было заплачено — пятьдесят тысяч, твоему отцу, пожалуй, досталось не меньше десяти тысяч. На это школа безбедно просуществовала год.

Исао слушал, изо всех сил сдерживая ярость, но испытывал своего рода гордость оттого, что его уже не удивляют подобные мелкие пакости. Трудно было преодолеть только то, что сам он до сих пор пользовался их плодами.

Но, строго говоря, считать, что ему открыли глаза, было бы преувеличением. Исао был готов признать, что незнание реальности составляло основу его чистоты, с этим незнанием связаны были его вроде бы беспричинные гнев и беспокойство. По-юношески тщеславно он предавался крайним мыслям о том, что справедливость творится с позиций зла, но все оказалось много хуже, нежели он это себе представлял.

И все-таки это был слишком слабый повод заставить Исао усомниться в собственной чистоте.

Он постарался отреагировать по возможности равнодушно:

— Отец и сейчас пользуется такими приемами?

— Теперь все по-другому. Теперь все серьезно. Не нужно прилагать столько усилий. Я хотел, чтобы ты знал, сколько твой отец бился, добиваясь нынешнего положения.

Сава сделал небольшую паузу и снова безо всякой связи сказал, словно швырнул. Исао потрясли его слова.

— Можете делать что угодно со всеми, но не трогайте только Бусукэ Курахару. Если с ним что-то случится, больше всех пострадает твой отец. То, что ты числишь преданностью, обернется страшным грехом сыновней непочтительности.

Исао, чтобы переварить сказанное Савой, скоро покинул его и затворился у себя.

Сейчас шок, вызванный словами «Не трогайте только Бусукэ Курахару!», был не столь сильным, как вначале, — тогда ему показалось, будто он разгрыз стручок жгучего перца. Сказанное вовсе не означало, что Сава проник в его тайну. Многие считали Курахару причиной всех зол, что творились в экономике страны.

Сава вполне мог предположить, что если Исао что-то замышляет, одним из объектов, естественно, должен быть Курахара. Предостережение «Не трогай его!» еще не доказывает, что Сава точно знает, что Исао собирается убрать Курахару.

В конце концов невыясненным осталось только одно — что имел в виду Сава, связывая это ненавистное имя с отцом. Может быть, Курахара был важным источником средств, тайным патроном школы Сэйкэн? Не столь уж невероятная мысль. Раз нельзя сразу доказать это, надо искать за и против. Исао сжигал не гнев, а нетерпеливое желание скорее все выяснить.

В самом деле, что Исао знал о Курахаре, кроме того, что прочитал в газетах и журналах, тщательно изучая помещенные там фотографии. Было ясно, что Курахара — олицетворение финансового капитала. Этот имидж как нельзя лучше соответствовал человеку черствому, бездушному. Не говоря уже о том, что он единственный дышал свободно тогда, когда все, казалось, задыхаются. Уже только поэтому стоило заподозрить его во всех грехах.

Невозможно было забыть слов, которые он сказал в интервью одной из газет: их нельзя было назвать необдуманными — они производили впечатление заранее просчитанной опрометчивости: «У нас много безработных, это, конечно, неприятно, но это вовсе не свидетельствует о нездоровом состоянии экономики. Скорее, наоборот. Процветание народа не способствует воцарению спокойствия в стране».

Курахара был злым гением, для которого эта страна, ее народ были чужими. Может быть, поэтому Исао, ничего не зная о нем, явственно ощущал только исходившее от него зло. Чиновники Министерства иностранных дел, колеблющиеся в своих привязанностях исключительно между Англией и Америкой, не имели ни малейших склонностей и способностей и единственно чем выделялись, так это выправкой. Представители финансового мира напоминаюли гигантского муравьеда, который, испуская зловоние, алчно роет землю в поисках добычи. Разлагающиеся политики. Военные, настолько озабоченные своей карьерой, что, подобно жуку-носорогу, потеряли способность двигаться. Надутые, в очках, похожие на мучнистых червей ученые. Все они, воспринимающие Маньчжурию как ребенка своей содержанки, жадно тянули руки к концессиям… И безмерная нищета, словно утренняя заря, пламенеющая на горизонте.

И Курахара — злой гений в черном цилиндре, безучастно стоящий в центре этой душераздирающей картины. Это с его молчаливого одобрения умирали люди.

Печальное солнце, холодное белое солнце не согревало своими лучами и все-таки каждое утро, поднявшись, свершало свой скорбный путь по небу. Именно таков был образ императора. Кто же не захочет снова поклоняться радостному лику дневного светила?

Если Курахара…

Исао открыл окно и сплюнул. Если рис, который он ел каждое утро, его обед с самого начала были обеспечены Курахарой, то его тело, внутренности — все уже незаметно пропиталось ядом.

«Ну, стану я приставать к отцу с расспросами. А он скажет правду? Если мне предстоит слушать, как он будет изворачиваться, не лучше ли молчать и делать вид, что ничего не знаешь».

«Если бы я не знал, если бы все произошло до того, как я узнал…» — Исао проклинал свои уши. И ненавидел Саву, влившего в них яд. Теперь, сколько ни притворяйся несведущим, Сава когда-нибудь сообщит отцу, что заблаговременно поставил Исао в известность. Или, зная, обманывать отца? Оказаться неблагодарным сыном, который убьет благодетеля семьи. Какая уж тут чистота помыслов, его отважные поступки, чуть запятнанные, превратятся, по сути, в самые грязные.