Юкио МИСИМА - НЕСУЩИЕ КОНИ

Формулировка 14-й статьи закона об органах общественной безопасности была очень жесткой — «Тайные общества запрещаются». Организация, где молодых людей объединяло только кипение горячей крови, вознамерившихся, пролив эту кровь, вернуть на небо солнце, была запрещенной по определению. Однако общества политиков, помышлявших только о том, чтобы набить свой карман, и разные коммерческие организации, пекущиеся о прибыли, создавать было позволено. Власть пуще всякого разложения боялась чистоты. Точно так же варвары боялись лекарств больше, чем болезней.

В конце концов Исао пришел к выводу, которого всячески избегал: «Клятва, скрепленная кровью, неизбежно ведет к предательству». Эта мысль вызывала содрогание.

Не возникает ли у человека, достигшего с тобой определенной душевной близости, духовного единения, после недолгого периода восторженности, желания взбунтоваться, причем не просто уйти, а разрушить предательством то, что вас объединяло. Может, существует неписаный закон человеческого поведения, запрещающий человеческие объединения? Может быть, он грубо посягнул на этот запрет?

Добро и зло, вера и неверие в человеческих отношениях четко не разграничены, в каждое подмешана толика противоположного. Когда группа людей строит неведомые обществу ранее чистые отношения, то и зло, выходя из души наружу, собирается вместе и остается в чистом кристалле. И к груде чистых белых шариков обязательно примешивается один глянцевито-черный.

Если подумать, то и в обществе человек сталкивается с мрачными идеями. Например, что порочно не предательство, а сама клятва кровью, измена — это побег, выросший на той же почве, корень зла именно в клятве кровью. Вероятно, самое чистое из заблуждений, в которое может впасть человек, состояло в том, что люди с одинаковыми устремлениями, глядя на один и тот же мир, бунтовали против многообразия, намеренно ломали естественные стены — свое тело, и выпускали дух, тем самым они опустошали место, где дух и оболочка защищали друг друга от разъедания, и намеренно превращали свое тело в бесполезное. Понятия «согласие», «сотрудничество» — это все из деликатных выражений. Однако клятва кровью… означает просто присоединить к своей душе душу другого человека. Она само по себе есть презрение к бесполезным человеческим занятиям, к бесконечно повторяющемуся в онтогенезе филогенезу, когда в шаге от истины смерть рушит все и опять нужно начинать с зародыша. Кровавое братство, вознамерившееся приобрести чистоту предательством по отношению к человеческой природе, породило в свою очередь предательство по отношению к себе, и это, по-видимому, закономерно. Все они с самого начала не приняли во внимание человеческую натуру.

Конечно, Исао до этой мысли дошел. Однако было очевидно, что он добрался до такого места, где мыслить надо было радикально. Как он жалел о том, что его мыслям недостает злых, острых собачьих клыков.

Половина восьмого — слишком раннее время, чтобы отходить ко сну, лампочка в двенадцать свечей, горевшая всю ночь, тускло поблескивающие вши, запах мочи из деревянного отхожего места в углу, обжигающий лицо холодный воздух — все это не давало уснуть, а гудок товарного состава, проходившего мимо станции Итигая, вдруг возвещал о глубокой ночи.

«Почему, ну, почему же?!! — скрежеща зубами думал Исао. — Почему человеку не дано поступать прекрасно. А безобразное, грязное поведение, поступки, совершенные ради выгоды, — вот это позволено».

Когда высшая мораль их «Нового Союза возмездия» свелась к намерению убить, закон, полагавший замысел убийства преступлением, осуществлялся именем сияющего для них солнца, именем их императора, так кто же, в конце концов, придумал этот закон, если в высшей степени нравственное поведение наказывается благодаря существованию наивысшей добродетели. Знал ли его величество об этом страшном противоречии. Разве это не система богохульства, которую постепенно сотворила легкая «неверность».

«Я не понимаю. Не понимаю. Никак не могу понять. Ни один не протестовал против клятвы, по которой после убийства должен был покончить с собой. Мы должны были проскользнуть сквозь глухую чащу закона, не коснувшись там ветки даже краем одежды, и взмыть в сияющее небо. Так было с членами «Союза возмездия». Чаща закона в 9-м году Мэйдзи [65] 1876 год. явно была не такой густой…

Закон есть нагромождение запретов, вечно препятствующих желанию превратить человеческую жизнь в поэзию. Конечно, каждому нельзя позволить обменять жизнь на строчку написанных кровью стихов. Но ведь подавляющее большинство не наделено храбрым сердцем, живет, не ведая таких желаний. Получается, что закон, по существу, писан для очень немногих. Он смотрит свысока на редкой степени чистоту и невиданный в этом мире энтузиазм как на «вину», такую же, как воровство или преступление, совершенные в состоянии аффекта. Я тоже попал в эту ловушку. Явно из-за чьего-то предательства!»

Резко перебив мысли Исао, пролетел мимо станции Итигая паровозный гудок. Он протрубил в момент накала эмоций, опутанный ими Исао испытывал ощущения человека, катающегося по земле, чтобы сбить языки пламени с одежды. Душераздирающий зов, прокатившийся в темноте, был окрашен охватившим его огнем, озарен исходящим от него пламенем. Паровозный гудок был непохож на тюремный, наполненный теплом ненастоящей жизни, его вызывавший печаль голос переполняла какая-то безграничная свобода, он летел в будущее. Призраки неприятно бледного рассвета, другого ржавого утра, неожиданно возникшие в зеркалах умывальников, выстроившихся на платформе… даже они были неспособны разрушить то яркое неведомое, о чем возвещал этот гудок.

А потом в тюрьму пришел рассвет. Из окна камеры, находившейся в восточном конце с правой стороны тринадцатого тюремного барака, в утро после бессонной ночи Исао увидел, как восходит красное зимнее солнце.

Линией горизонта здесь был верх высокой стены, солнце, словно горячая, мягкая лепешка, сначала прилепилось к нему, а потом стало медленно подниматься вверх. Озаряемая им Япония теперь в отсутствии Исао была отдана болезням, разложению, разрушению.

…В тюрьме Исао впервые начал видеть сны.

Сказать «впервые» было не совсем верно. Конечно, он видел сны и раньше.

Однако прежде это были быстро забывающиеся наутро, здоровые юношеские сны, они никогда не связывались с дневной жизнью. Теперь было по-другому. Сон прошлой ночи, осевший в душе на целый день, наслаивался временами на память о следующем за ним сне, бывало даже, что он видел сны с продолжением. Это напоминало белье, которое забыли снять во время дождя, и оно, не высохнув, так и висит на веревке. Дождь все идет. Хозяин дома, видно, не в себе: он вешает поверх другие выстиранные вещи, и их яркие краски расцвечивают мрачное небо.