Юкио МИСИМА - НЕСУЩИЕ КОНИ

Всматриваясь в лилию у себя в руке, он повернул в ладони стебель. Поникший цветок повернулся, сильно наклонился — ладонь царапнул засыхающий стебель, просыпалось немного ярко-желтой пыльцы. Солнце, светившее в тюремное окно, стало жарче. Исао почувствовал, это воскресли лилии его прошлого праздника.

Когда ему вручили постановление предварительного следствия, Исао устыдился своих давних подозрений, обнаружив среди имен идущих с ним по одному делу обвиняемых имя Савы. Устыдился того неприятного чувства, которое он не мог сдержать всякий раз, когда в памяти всплывало лицо Савы или даже его имя. Может быть, ему просто был нужен кто-то на роль предателя? Пусть не Сава, а кто-то, в ком воплотились бы мучившие его подозрения. Может, без этого он не мог сохранить себя?

Однако самое страшное началось потом. Теперь он боялся перенести подозрения на других. Вместе арестовали десятерых — Миябару, Кимуру, Идзуцу, Миякэ, Такасэ, Иноуэ, Сагару, Сэрикаву, Хасэгаву. Естественно, что в списке обвиняемых по общему делу не было имен Сзрикавы и Сагары, которые подпадали под закон о малолетних правонарушителях, поскольку им не было восемнадцати. У Исао перед глазами стояли вечно следовавший за ним тенью маленький, в очках, тщедушный Сагара и похожий на подростка Сэрикава, сын синтоистского священника из Тохоку, который когда-то со слезами настаивал у храма: «Я не могу уйти». Эти двое никак не могли обмануть его. А может быть, кто-то со стороны?… Об этом Исао было еще страшнее думать. Ему казалось, что за этим скрывается нечто, чего не следует искать, нечто ужасное: может получиться так, что, раздвигая высокую траву, вдруг наткнешься на побелевшие кости.

Конечно, те, кто вышел из их союза, знали о дне акции — 3-м декабря. Но последний из тех, кто их покинул, знал лишь о том, что было за три недели до дня намеченного выступления. Ведь после этого могло случиться все что угодно — день выступления мог быть отложен, перенесен на более ранний срок, они вообще могли отказаться от акции. Даже если кто-то из отступников и продал информацию полиции, непонятно, почему те ждали с арестом до последнего дня. Ведь способы, которыми собирались действовать заговорщики, были просты, поэтому акцию могли осуществить и раньше намеченного.

«Не думать, не думать», — лихорадочно билось в мозгу. Но, как комар, которого манит свет смертельной для него лампы, сам того не желая, смотрит в ее сторону, так и Исао возвращался в душе к тем злополучным домыслам, которые он больше всего хотел отринуть.

В день суда 25 июня было ясно и очень жарко.

Конвойная машина проехала мимо сияющего под солнцем рва у императорского дворца и въехала в задние ворота красного кирпичного здания Верховного суда. Здесь на первом этаже располагался Токийский суд. Исао вошел в зал, одетый в переданные ему в тюрьму куртку из ткани в мелкую крапинку и штаны хакама. В глаза ударил блеск кафедры янтарного цвета. Когда у входа с Исао снимали наручники, конвоир из сочувствия развернул его так, чтобы в поле зрения попали места для публики. Там были отец с матерью, которых он не видел полгода. Мать, встретившись с сыном взглядом, прижала к губам носовой платок. Видно, пыталась сдержать рыдания. Макико не было.

Обвиняемые сидели в ряд, спиной к публике. Возможность оказаться рядом с товарищами придавала мужества. Рядом с Исао посадили Идзуцу. Им не удалось ни обменяться словом, ни даже посмотреть друг на друга, тело Идзуцу дрожало мелкой дрожью. Но дрожал Идзуцу не от испуга — Исао чувствовал, как ему от разгоряченного, мокрого тела друга волной передается волнение, вызванное долгожданной встречей.

Перед глазами находилось место для обвиняемого. Рядом с ним сияла кафедра из красного дерева, она вытянулась зеркалом полированной текстуры. Кафедра была украшена резьбой, в центре помоста, в глубине находилась внушительного вида дверь из того же красного дерева, увенчанная подобием крыши. На трех стульях, украшенных поверху резьбой с цветами, сидели в центре — председатель суда, слева и справа — его помощники. На правом конце ожидал секретарь суда, на левом — прокурор. Черные судейские мантии от плеч до груди ярко горели пурпурным узором из виньеток, пурпурная полоса была и на надменных черных судейских шапках. С первого взгляда можно было ощутить всю необычность этого места.

Немного успокоившись, Исао обнаружил на месте адвоката пристально смотревшего на него Хонду.

Судья задал вопросы об имени и возрасте. Исао, который после ареста привык, что голос, вызывающий его, всегда звучит властно, откуда-то сверху, сейчас впервые услыхал, как звучит голос самого государственного разума, голос, похожий на отдаленный гром, раскаты которого доносятся из глубин сияющего неба.

— Исао Иинума. Двадцать лет, — ответил Исао.

Второе заседание суда состоялось 19 июля. Был ясный день, но прохладный ветерок наполнял зал, документы часто разлетались, поэтому судебный служитель наполовину прикрыл окна. У Исао от пота начал зудеть бок, он несколько раз сдерживал желание почесать следы укусов клопов.

Вскоре после начала заседания судья отклонил просьбу прокурора, изложенную на первом заседании, о вызове одного свидетеля, и Хонда, очень довольный этим, легонько катал красный карандаш по разложенным на столе бумагам.

Эта наполовину бессознательная привычка появилась у него тогда, когда в 4-м году Сёвы [72] 1929 год. его назначили на должность судьи, потом он усилием воли подавлял ее, теперь, через четыре года, она появилась снова. Привычки судьи не очень хорошо влияют на подсудимого, в теперешнем же положении он мог поступать по своему усмотрению.

Отклоненным свидетелем был лейтенант Хори, а именно в нем заключалась проблема.

Хонда заметил, как по лицу прокурора разлилось недовольство. Будто ветерок пробежал по поверхности воды.

Имя лейтенанта Хори появлялось несколько раз и в протоколах допросов, и в показаниях свидетелей — тех, кто вышел из организации до ареста ее членов. Этого имени не назвал только Исао. Самую большую неясность в определение роли лейтенанта Хори в готовящихся событиях внесло то, что в конфискованных окончательных списках группы его имя не значилось. Этот последний список представлял собой таблицу, где имена двенадцати финансовых воротил были соединены стрелками с именами обвиняемых. Ничто, однако, в этой таблице, обнаруженной в тайном убежище в Сибуе, не указывало на готовившиеся убийства.

Многие из обвиняемых говорили только о духовном влиянии лейтенанта Хори, сведения о его руководстве мелькнули в показаниях только одного из свидетелей. Среди отступников большинство ответили, что не встречались с лейтенантом и не знают его имени. Итак, грандиозные планы, которые, как подозревал прокурор, были у организации до ее раскола, кроме как в несвязных признаниях обвиняемых нигде больше не обнаруживались.