Максанс Фермин - Амазонка

— Когда я кончил играть, я открыл глаза и увидел, что остался один. Не было больше ни корабля, ни пассажиров, ни единого луча света. Только река и тишина. И я — на плоту, затерянном где-то на Риу-Негру. Мир вокруг меня рухнул, а я ничего не видел. Когда понял, что произошло, делать что-нибудь было уже бесполезно. Абсолютно бесполезно. И я стал играть дальше и играл, пока не приплыл сюда. Вот и все, что я могу вам рассказать о гибели «Белена».

За рассказом пианиста последовало долгое молчание. Никто не осмеливался сказать ни слова. Не было больше ни музыки, ни шума — вообще ничего, кроме замершего в нерешительности мира. Музыкант стоял лицом к лицу с толпой примолкших слушателей, которые пытались осмыслить все это: загадочное появление плота, рояля и пианиста, гибель «Белена», изысканное сочетание белого смокинга с черной кожей, аромат карибской сигары, перламутровые солнечные блики на клавишах из слоновой кости, вид реки, красной, словно поток лавы, которая извергла пришельца из таких далей, что и нельзя точно сказать откуда, — а последним штрихом ко всей сумме впечатлений, которая разбудила и взбудоражила чувства этих людей, притупившиеся от многолетнего одиночества, последним штрихом стал джаз.

— Вам повезло, вам просто ужасно повезло.

Музыкант обернулся на женский голос, звучавший так приятно и нежно. Это сказала Жулия. Он улыбнулся ей печально и ласково. Она улыбнулась в ответ.

— По-моему, даже слишком повезло, — отчеканил Родригиш и, резко встав, ткнул пальцем в сторону пианиста. — Это совершенно неправдоподобно.

Лицо пианиста помрачнело. Кажется, его задело, что его могут обвинить во лжи.

— Могу поклясться, что весь мой рассказ — чистая правда.

— Может, и так. Но для уверенности нам не хватает свидетеля.

— Вы же сами видите, полковник, что он приплыл один!

Полковник бросил недобрый взгляд на Сервезу, который по непонятным причинам пытался защищать этого типа, и добавил:

— Кстати, как тебя зовут?

Музыкант повернулся кругом, медленно подошел к роялю и показал пальцем надпись над клавиатурой.

— Тут написано. То, что черными буквами.

Родригиш нагнулся, но его ослепили солнечные блики, и не было никаких сил разобрать восемь букв, пляшущих у него перед глазами.

— Слишком мелко, ничего не вижу. Сервеза, что там написано, а?

Бармен покорно подошел и наклонился к инструменту.

— Но это же рояль так называется. Тебя что, зовут так же?

— Да. Мы с этим роялем — одно целое.

Родригиш начал терять терпение:

— Ну, так как тебя зовут?

Черный музыкант, одетый в белое, обернулся к полковнику, взглянул на него по-ангельски кротко и, перекатывая между пальцами сигару, с крайней любезностью ответил:

— Меня зовут Стейнвей. Амазон Стейнвей.

Родригиш остерегался незнакомых людей и настораживался, когда в поселке появлялось новое лицо. Местные говорили, что это у него с тех времен, как он бежал с бразильского восточного побережья, где объявили вознаграждение за его голову. С тех пор он жил в ожидании, что его выследят и убьют.

Вот поэтому, когда на реке появлялся новый человек, полковника начинала трясти дрожь.

Несмотря на этот страх, на годы тревоги и вечное беспокойство, на вереницы бессонных ночей и на то, что любой незнакомец казался полковнику потенциальным врагом, он все же пригласил человека по имени Амазон Стейнвей войти в таверну.

— Полагаю, после всех этих приключений ты не прочь выпить.

— Честно говоря, я бы с удовольствием.

— Тогда приглашаю тебя выпить со мной.

Затем он обернулся к своим людям:

— А вы пока перенесите рояль на берег.

Сохраняя все то же бесстрастное выражение лица, Амазон Стейнвей произнес:

— Спасибо вам за помощь, полковник. А вас, господа, я должен попросить об одном: пожалуйста, не повредите инструмент. Ему уже и так досталось.

После этих распоряжений полковник и музыкант ушли с берега и стали подниматься по маленькой каменной лестнице, ведущей на террасу таверны. Лестницу защищали от солнца два ряда пальм с такими огромными листьями, что приходилось идти согнувшись, чтобы не оцарапать лицо об их острые края. Если тебе особенно не везло, в придачу к царапинам от листьев, прямо на голову сыпались пригоршни здоровенных рыжих муравьев в палец толщиной: это было их любимое занятие — пикировать с верхушек деревьев человеку прямо в лицо, оставляя после себя жуткий зуд и жжение. Такова была плата за то, чтобы в конце концов попасть на террасу таверны, опоясанную перилами из палисандрового дерева, с которой открывался роскошный вид на Риу-Негру.

Прямо картинка с открытки, и музыкант надолго остановился, разглядывая чудесную панораму. Перед ним раскинулся во все стороны изумрудного цвета лес, а среди леса — река с красной водой, настоящий огромный шрам, который сужался по мере того, как приближался к горизонту и удалялся от людского безумия.

Голос Родригиша вернул музыканта к действительности:

— Зайдем-ка. Там нам будет удобнее говорить.

Амазон оглянулся и увидел, что полковник стоит на пороге под гигантским бивнем — похоже, это был бивень нарвала, он украшал вход в таверну. На террасе кроме нескольких столов и стульев красовалась старая лодка, выкрашенная зеленой и красной краской, на лодку была наброшена прохудившаяся рыбацкая сеть.

По части комфорта все здесь было весьма примитивно, чтобы не сказать — по-спартански, но музыкант, хоть он и не хотел себе в этом признаваться, начинал проникаться непреодолимым очарованием этого места.

Он молча вошел в таверну вслед за полковником.

Перенести рояль на берег. Легко сказать. Вот о чем думал как раз в эту минуту Жесус Диаш — он в нерешительности стоял на берегу и начинал уже серьезно жалеть о том, что полковник оказал честь своим невероятным поручением именно ему.

Берег был болотистый, плот неприкаянно раскачивался на волнах, рояль «Стейнвей» в восемь с половиной октав весил добрых полтонны. Это был величественный инструмент, из тех вещей, которые ведут себя как заколдованные, когда оказываются во враждебной обстановке — где-нибудь вроде поселка Эсмеральда.

Клавиши у него были из слоновой кости, дека — еловая, футор, механика и фигуры — из клена. Отделка из черешни, покрытой белым лаком, придавала роялю особую элегантность.

Жесус Диаш и другие батраки-пеоны, естественно, не имели обо всем этом ни малейшего представления, но с той минуты, как белый рояль вторгся в их унылую жизнь, он обрел значение священного объекта, подобно предметам культа, которые люди возложили на алтарь и готовятся принести в дар Богу. И Амазон Стейнвей — источник всех потрясений, казавшихся этим людям чуть ли не вселенской катастрофой, — сделался в их глазах высшим существом, волшебником и магом.