Александр Рекемчук - КАВАЛЕРЫ МЕНЯЮТ ДАМ

«...Еще новый жизненный взлёт ждал Нагибина после краткой беглой первой женитьбы (не обрисованной сколько-нибудь): через женитьбу вторую он вошёл «в круг советских бонз» — до маршалов и министров, в «жизнь разгульную, залитую вином»... (Были затем третья и четвёртая жёны, о которых почти нет подробностей...)», — укоряет Нагибина классик.

Совсем как в известной песне Александра Галича, где изменщик-муж мается перед собранием трудового коллектива: «А как вызвали меня, я сник от робости. А из зала мне: давай все подробности!..»

К этим подробностям обратимся чуть далее.

Но сначала — о «первой женитьбе... не обрисованной сколько-нибудь». Так ведь именно о ней — о первой женитьбе, о первой жене, о вечной и немеркнущей первой любви, — об этом и написан единственный нагибинский роман «Дафнис и Хлоя...», — которого, увы, не читал Александр Исаевич Солженицын.

Не читал, не знал, слыхом не слыхал. А что, разве он обязан?..

Вот тут-то я и пожурил сам себя. Ну чего привязался к человеку? Не обязан, конечно. Ведь он и сам не выдает себя за профессионального исследователя. Даже снабдил свою статью подзаголовком «Из «Литературной коллекции», давая понять, что нет, не профессионал, не исследователь, а просто коллекционер, любитель, такое у него хобби — пописывать статейки о литературе, о писателях...

Вот и видишь, будто бы наяву, как он сидит и накалывает на булавку бабочек, жучков, мушек, а перед этим, из жалости, усыпляет насекомых ваткой с эфиром.

Изысканным этим развлечением — накалывать на досуге писателей — Солженицын тешится давно.

Еще первые читатели его «Архипелага» с изумлением, с благоговейным ужасом следили за тем, как издевается он над несчастными собратьями по перу, угодившими, как и он, в ежовские застенки, в бериевские лагеря, а потом осмелившимися — подобно ему, а порою и прежде него, — написать об этом: над Алдан-Семеновым, Борисом Дьяковым, Галиной Серебряковой, Львом Разгоном, Шелестом, Тодоровским... Как он желчно иронизирует: «Поймем их, не будем зубоскалить. Им было больно падать. «Лес рубят — щепки летят» — была их оправдательная бодрая поговорка. И вдруг они сами отрубились в эти щепки...»

Много позже, в постыдном своем сочинении «Двести лет вместе», он наколет на булавку и Александра Галича, знаменитого барда, человека неслыханной и непреходящей популярности, диссидента, тоже высланного на чужбину, погибшего там.

А Солженицын напишет о нем:

«...безвкусно переплел Сталина и Христа, сочинил свою агностическую формулу, свои воистину знаменитые, затрёпанные потом в цитатах и столько вреда принесшие строки:

Не бойтесь пекла и ада,

А бойтесь единственно только того,

Кто скажет: «Я знаю, как надо!»

Но как надо — и учил нас Христос...»

Тут, конечно, и младенцу понятно, что вовсе не за Иисуса Христа обижается Солженицын, а за себя самого, любимого. Многие уже писали о том, что сочиняя «Ленина в Цюрихе», автор, вне всяких сомнений, частенько разглядывал в зеркале свое собственное светлое отражение. Но Ленин отошел для него в прошлое. И теперь он отыскивает в зеркале иные черты сходства. Еще бы! Всех врагов одолел, все народы осчастливил. Учил-поучал всех на свете, как «жить не по лжи», «как нам обустроить Россию», как скинуть Советскую власть, как распатронить Эсэсэсэрию, всё сполна объяснил, как надо. Да ведь и послушались — так всё и сделали! А теперь вот никто его ни читать, ни слушать не желает. Лишь сплюнут в досаде, отключат телевизор да лоб перекрестят: «Сгинь-сгинь, нечистая сила!..»

Кто там еще на солженицынской булавке?

Михаил Александрович Шолохов, автор «Тихого Дона», тоже нобелевский лауреат, ошельмованный им завистливо, сладострастно, изобретательно.

Особенную ярость Солженицына вызывают те писатели, которые добились успеха и признания в советские годы, когда он сам еще был безвестен — когда лишь слал читательские письма Володе Солоухину.

Вот о Галиче:

«...И как же он осознавал свое прошлое? свое многолетнее участие в публичной советской лжи, одурманивающей народ? Вот что более всего меня поражало: при таком обличительном пафосе — ни ноты собственного раскаяния, ни слова личного раскаяния нигде!., (курсив Солженицына. — А.Р.) Ну что б ему отречься от своих проказёненных пьес и фильмов?..»

Речь, вероятно, идет о пьесах Александра Галича «Вас вызывает Таймыр», «Под счастливой звездой», «Матросская тишина», о кинофильмах «Верные друзья», «На семи ветрах», о песнях «Ой ты, Северное море...», «Затрубили трубачи тревогу...» Миллионы людей смотрели эти фильмы, пели эти песни — с таким же воодушевлением, как и его поздние крамолы, — так почему, настаивает Солженицын, почему не отрекся, почему не раскаялся, сукин сын?..

Те же обличения в адрес Нагибина:

«...Сам он выделяет из своего творчества, считает выдающимся успехом некий журнальный очерк 1949 года о председательнице колхоза, который дальше переделал в киноповесть, а из нее родился фильм «Бабье царство»... Уже такой шумный успех в советской обстановке внушает основательное сомнение в доброкачественности: вряд ли «Бабье царство» далеко ушло от «Кубанских казаков»... Знающие деревню писатели говорят: пейзанство, да еще по-советски вымороченное. (И другой, за тем свой фильм Нагибин оценивает как «истинно народный»)».

И тут почти невозможно преодолеть искушение схватить Александра Исаевича за руку, плутующую незаметно, как в игре «напёрсточников»: стоп, Исаич! Это о каком же другом фильме вы обмолвились походя, в скобочках, намеренно опустив название, будто оно вам и неведомо?..

Ведомо, знаете, потому и ловчите!

Речь идет о кинофильме «Председатель», поставленном Алексеем Салтыковым по сценарию Юрия Нагибина, с Михаилом Ульяновым в главной роли.

В этой повести, посвященной трудам и дням Нагибина, немало слов, речей, эпизодов посвящено созданию выдающейся ленты отечественного кинематографа. Я далек от намерения воспроизводить их снова в конце книги, хотя — столь острый случай! — они здесь были бы весьма кстати.

Не стану пересказывать все мытарства этой картины, которую даже всесильное Политбюро не смело разрешить к выходу на экраны, которую нещадно кромсали цензурные ножницы, которую афишировали по всей Москве, а потом, за час до премьеры, сдирали со стендов эти афиши, которую смотрели из-под полы, при запертых дверях, в наших зарубежных посольствах...

Напомню лишь свидетельство самого Юрия Нагибина из его «Дневников»:

«...Картину, в конце концов, разрешили. Она прошла с небывалым успехом, истинно народным. Не знаю, имела ли хоть одна наша картина такой успех. Может быть, «Броненосец «Потемкин», «Чапаев», «Путевка в жизнь». Ее просмотрели буквально все взрослые люди, ибо детям до шестнадцати лет на картину вход был запрещен. Почему? В картине нет никакой эротики, но есть правда о прошлом, да и только ли о прошлом?..»