Ксения Кривошеина - Недоумок

Когда на столе расставили чашки и принесли огромную ватрушку с изюмом, Мира со смаком закурила и сказала:

— Дорогие наши родители, нам нужно кое-что вам сообщить.

Тетя Мила сразу поняла, что ее намеки о совместной свадьбе были услышаны, и, разливая чай, предвкушала обсуждение этой темы. Отец откинулся в вальяжной позе, закурил сигару, попросил себе кофе. Он это делал крайне редко, в самые приятные минуты жизни. В доме было тепло, уютно, комфортно и безопасно.

— Дорогие наши родители, мы долго собирались с вами поговорить, но теперь настал момент, когда время не ждет…

— Неужели ты ждешь ребенка? На каком месяце? — радостно сорвалось у тети Милы, ее рука застыла с тарелкой ватрушки.

— Нет, моя дорогая Людмила Сергеевна, об этом пока рано мечтать. Я хочу поговорить с вами о других проектах. Я уверена, что они будут для вас так же приятны, как планы Кати и ее будущего супруга…

Мирочка открыла ротик: «Мы вас любим, мы вам верим, мои папа-мама тоже вас любят, я люблю Шуру, я хочу ему счастья, и наша семья уверена, что если он нас будет слушать, то его будущее обеспечено, а если вы согласны, то и ваше семейство от этого только выиграет». Ее монолог длился десять минут.

— Слушай, крошка, мы не возражаем против вашей свадьбы. Я твоим родителям верю и вполне разделяю их взгляды на семью. В чем проблема, разве мы против вашей свадьбы? — отец мурлыкал, как кот, встал, подошел к заветному шкафчику, достал бутылку «Камю» и добавил себе в кофе.

— Нет, дело не в свадьбе. Мы ведь хотим уехать.

— Куда, если не секрет? Наверняка в свадебное путешествие в Коктебель? Ты ведь любишь Крым, детка? — Отец отхлебнул кофе, встал, включил магнитофон, из него полился голос Эллы Фицжеральд.

— …Мы хотим уехать в Израиль, — почему-то совершенно изменившимся голосом произнесла Мира.

Тишина — тишина — шок — шок — заморозка тел, мимики нет, губы не жуют, руки не двигаются, все оборвалось внутри, все замерло снаружи, жизнь остановилась, время не тикает, опасность на пороге дома, она уже в доме, страх за себя, за будущее, кошмар, ужас, это страшный сон, нужно себя ущипнуть, проснуться, все исчезнет, нет, это, к сожалению, — правда, ее трудно описать, невозможно понять, как во сне бессмысленные движения, глоток чая, глоток воздуха, глоток коньяка, жест, усмешка, пауза, молчание, опять усмешка, смешок, смех, глупая шутка…

— Ты шутишь, конечно? — произнес артист.

— Нет. Но ведь вы поедете с нами? Вас там ждет карьера, слава, богатство. Я все сделаю, чтобы Шурик встал на ноги, мы купим ресторан, а о вас весь мир будет трезвонить, вас там на руках будут носить… Ваши мечты сбудутся! — Она говорила много, долго, убедительно, по всей запланированной программе, но уже сама не верила в успех. Монолог иссяк, планы с жизнью не сошлись, все пропало. Шурик плеснул полстакана коньяка, выпил залпом, закурил, вышел из комнаты на крыльцо. Морозный короткий день догорал, он начался счастливо, кончался ужасно. Горстью снега Шура вытер лицо, оно горело не от коньяка, не от мороза, а от ужаса, наполнившего его сердце. Он вдруг осознал, что произошло непоправимое событие, разговор с отцом обернул всю ситуацию совсем не так, как думала Мира, с этой минуты назад дороги нет, и чем дальше, тем будет страшней. Он сплюнул в снег и вернулся в столовую.

Отец уже ходил по комнате, кричал в голос, тетю Милу била нервная дрожь; чтобы успокоиться, она укуталась в огромный пуховый платок и устроилась с ногами на софе.

— Да вы оба сошли с ума! Ты, наверное, не понимаешь, что я никогда и никуда не уеду из своей страны. Я ей всем обязан! Всем! Понимаешь — всем! Она меня вырастила, воспитала, здесь моя родина, мой дом. Ты не понимаешь, что там мы чужие и мне там делать нечего?! А что будет делать этот бездарный идиот (он ткнул пальцем в Шуру)? Неужели ты думаешь, что он там выживет? Он же под забором умрет, а ты его бросишь! — отец на секунду перевел дыхание: — Ты не подумала о санкциях, которые последуют после вашего отъезда? Меня из партии попрут, а потом из театра, Катюшин муж лишится должности, его песенка будет спета навсегда, на дипкарьере можно будет поставить жирный крест, нам всем выдадут «волчий паспорт»… А о матери моей, профессоре, вы подумали? Что с ней будет? Она ведь жизнь свою здесь положила, сколько студентов воспитала, она всеми уважаема! И что вы хотите, чтобы она на старости лет стала изменником Родины? Позором себя покрыла! Она не переживет этого!

— Кто же придумал эту историю отъезда? — дрожащим голосом спросила тетя Мила из своего угла.

— Кто бы ни придумал, а моей поддержки вы не ждите! И не надейтесь! Я не идиот, чтобы подписывать себе и моей семье смертный приговор, — отец орал в голос, резко обернулся к Шуре. Нервный тик исказил лицо актера, глаз дергался, рука судорожно мяла носовой платок.

— А ты, кретин, видно, не представляешь, что тебя ждет на так называемом свободном Западе? Ты ведь нигде не был, ничего не знаешь, советую подумать вам обоим, прежде чем решаться на подобное мероприятие. Во всяком случае, от меня помощи не ждите! Сразу говорю, что никаких бумажек я не подпишу! Кстати, у тебя ведь есть дочь и обязательства перед ней?

— Это не его дочь, и вы это прекрасно знаете! — взвизгнула Мира.

— Неужели? А почему же она носит его фамилию и так на него похожа? — удивилась тетя Мила. Ей очень хотелось принять участие в разговоре, защитить своего любимого мужа от нападок этой чужой женщины. Необходимо их из дома удалить, больше к себе не пускать, а то все пойдет прахом. Она сразу представила, какой скандал вызовет это в театре, в Министерстве культуры, в Правительстве, в руководстве, «наверху»!!! Они лишатся всего и навсегда! Их ждет позор, бедность, бесславие… и многое другое, о чем они уже наслышаны. Что же делать?

— А теперь прошу покинуть наш дом и никогда впредь не появляться и не звонить. Нам с вами не по пути, у нас разные цели и задачи, как жаль, что я в тебе, Мира, ошибался. А тебя, — отец грозно взглянул на Шуру, — мне искренне жаль. Одумайся пока не поздно, ты ведь еще не расписан с ней. У тебя остается последний шанс спасти себя и нас от позора. — Вид у отца был пришибленный, голос тихий, лицо бледное, события его настолько потрясли, что казалось, он вот-вот рухнет.

— Прошу вас, уезжайте, прекратите это издевательство. — Тетя Мила резко поднялась, обняла за плечи мужа, и он, как покорный, маленький ребенок, вышел с ней из комнаты.

Гром, молнии, град, наводнение, великий потоп — можно было ожидать чего угодно, но только не такого поворота событий. Мира судорожно курила, глаза прищурила, сама ощерилась. Пока она не знала, что делать.

Шура ее боялся и любил.

Отца он уже давно не любил, но и не боялся. А перед ней дрожал, была у нее над ним власть. Что это за сила? Он не понимал.