Ирина Маленко - Совьетика

– Балаклавы у всех есть?- спросил Ойшин.- И перчатки?

И я мысленно удивилась тому, насколько буднично у него это прозвучало.

– Давно уже я не делал взрывных устройств, – пробурчал Ойшин, – Это вообще не моя специальность. Придется столько всего вспоминать…

– Я раздобуду вам голландскую форму, – сказала Кармела, – Одна моя дальняя родственница работает в прачечной. Завтра же возьму у нее образец и сошью вам похожую.

– А как мы будем уходить? -спросила я. Уходить – это всегда самое сложное. Все равно как слезать с дерева намного труднее, чем на него забираться.

– Вы уйдете морем, как и пришли, – ответил сержант Марчена, – Саскию я увезу сразу же после того, как мы свяжем полковника. На своей служебной моторке. На Малый Кюрасао . Там она будет вас ждать. А вы, ребята, доплывете… – и он начал объяснять им, куда им нужно будет доплыть. – Ну, а уж оттуда и до Малого Кюрасао… Это надо будет подумать.

– Это, кажется, я и сам могу организовать, – отозвался Ойшин. – Но мне надо будет сначала переговорить кое с кем. Так что вы на всякий случай готовьте запасной вариант.

– Сделаем. А еще завтра с утра мы свяжемся с товарищем Орландо, и он организует дальнейшую вашу переправу. С Малого Кюрасао переправим вас к нему на Бонайре, а оттуда уже он вас будет вывозить. Упакуйте самые необходимые вещи, которые вы хотите взять с собой. Завтра утром Любеншка придет к вам убираться и заберет их с собой. Один из нас завтра же полетит с вашими чемоданами на Бонайре и отдаст их товарищу Орландо. А дом, скорее всего, придется поджечь. Чтобы оставалось как можно меньше улик. Конечно, на 100% все уничтожить нельзя, но надо стремиться именно к этому.

– Ты не знаешь, дом у дяди Патрика застрахован?- спросила я Ойшина. – Не хотелось бы, чтобы он из-за нас…

– Господи, о чем ты думаешь в такое время!- перебила меня Тырунеш,- Наверняка застрахован.

– А ты? – я вдруг осознала, чем рисковала Тырунеш, оставаясь в этом растревоженном осином гнезде, после того, как это она ввела меня в данное общество,- А вдруг у тебя будут из-за нас неприятности? А вдруг они вычислят, что ты…?

– За меня не беспокойся, -Тырунеш успокаивающе потрепала меня по руке, – Я ведь тебя нашла через агенство по трудоустойству и понятия ни о чем не имела. Переживем. Тем более, что у семьи моего мужа здесь кругом и всюду большие связи. Конечно, придется на некоторое время «уйти на дно», но это не страшно. Если все у нас получится как задумано, то они после этого долго еще не отважутся ни на что подобное.

Я не нашлась что ответить на это – так сражена я была ее храбростью. А я, имея таких товарищей, боюсь какой-то ерунды!

– А еще я достану вам клофелина. Для полковника, – сказала Мария-Елена. – Я думаю, что тебе, Саския, это будет очень кстати…

– Значит, каждый понял, в чем его задача? – спросила Тырунеш. И обращаясь к нам с Ойшином, сказала- Завтра вечером я заеду к вам, ребята. И тогда уже обговорим все до малейших деталей.

– У меня есть предложение, – сказал Рафаэлито, – Давайте назовем нашу операцию «Брион» – в память патриота Кюрасао, который посвятил свою жизнь освобождению Венесуэлы! Кто за?

И мы все одновременно подняли руки.

– Ну, ребята, -сказал Ойшин, – Пришла пора прощаться. С кем-то из вас мы еще увидимся, а с кем-то – нет. Во всяком случае, сегодня мы в последний раз здесь, со всеми вами вместе. И я хочу вам сказать – и думаю, что Саския меня поддержит, – что вы замечательные товарищи. Как мы гордимся тем, что нам довелось бороться и жить бок о бок с вами. У меня, как у всякого человека, бывали моменты слабости, когда я сомневался в том, не напрасно ли я прожил свою жизнь. Сегодня я знаю, что не напрасно. Но окончательно я буду в этом убежден только когда мы сделаем все, что от нас зависело, чтобы не дать развязать эту войну.

– Давай споем товарищам на прощание, Алан, – предложила я, – Боевую, ирландскую?

И мы хором затянули:

Come all ye young rebels, and list while I sing,

For the love of one's country is a terrible thing.

It banishes fear with the speed of a flame,

And it makes us all part of the patriot game ….

– Нет, это слишком грустная, – сказал Ойшин. -

«Well I have been a Provo now for fifteen years or more

Of ArmaLites and mortar bombs I thought I knew the score

Now we have a weapon that we've never used before

The Brits are looking worried and they're going to worry more

Tiocfaidh ;r l;, sing up the 'RA

SAM missiles in the sky …»

А наши антильские товарищи слушали нас, и у некоторых из них подозрительно блестели глаза…

****

…Ночью я никак не могла заснуть. Состояние было как перед самым неприятным экзаменом. У капризной больной раком преподавательницы, где твоя отметка зависит не столько от тебя самой, сколько от того, насколько сильными будут у нее спазмы в день экзамена.

Я ворочалась и переворачивалась с боку на бок, но сон все не шел. То, что предстояло нам сделать, выглядело даже в мыслях настолько фантасмагорично, что мне было почти физически дурно, когда я осознавала, что это не фильм и не книга, а реальная – моя!- жизнь.

Но я тут же представляла себе, что будет, если мы этого не сделаем. И мне становилось еще дурнее.

Часа в три ночи в дверь тихонько постучались. Ойшин!

– Ты не спишь, Женя?

– Какой уж тут сон… – буркнула я. И тут же спохватилась: – Входи-входи!

– Пойдем, покатаемся по острову?- предложил он вдруг. – Когда это нам еще доведется после того, что нам предстоит…

Минут через десять мы вышли из дома и, не сговариваясь, поехали на наш любимый пляж – Маленький Книп. Было новолуние, но в небе сияли яркие звезды, а Ойшин догадался захватить с собой фонарик.

– – Тебе, конечно, будет очень трудно… – сказал он наконец. Я пожала плечами:

– Ничего страшного. У вас в Белфасте девушки ведь тоже в свое время устраивали honey trap .

– Но это были не мои девушки. Своей я бы не позволил.

– ??? – я вопросительно вскинула на Ойшина брови.- С каких это пор я – твоя девушка?

– Не цепляйся к словам, Женя!- он залился краской. – Я за тебя в ответе, и ты это знаешь.

– В ответе перед кем?

– Хотя бы перед твоими детьми.

– У девушек детей не бывает.

– У белфастских бывает!

– Тоже мне, нашел девушек!

Так мы сидели на берегу и препирались, но препирались лениво, не всерьез. Оба мы просто не хотели молчать, потому что молчать было страшно.

Я думала почему-то о могиле южноафриканского коммуниста, которую я видела в свое время в Москве на Новодевичьем кладбище. Еще существовал Советский Союз – правда, горбачевский, перестроечный, а за его могилой уже никто не ухаживал, и она заросла высокой травой. Вспоминала о том, как я, полная негодования, рассказала об этом своей научной руководительнице в Институте Африки – может, хоть его сотрудники возьмут над той могилой шефство? Я бы сама лично ходила регулярно туда выпалывать эту траву и носить свежие цветы, если бы меня пускали (для того, чтобы попасть на территорию Новодевичьего, был нужен пропуск: может, институт поможет мне такой пропуск выписать, если уж им самим не до того?) Она поахала, поохала, что это действительно непорядок, пообещала что-нибудь предпринять, но тут институту начали выделять дачные участки, и сотрудникам стало по-настоящему, по-перестроечному не до того. Да и разве до какого-то там иностранного коммуниста, умершего за рубежом, когда ведутся такие баталии на сьезде народных депутатов?… Я вспоминала об этом, и мне становилось все стыднее за то, что я больше так и не пришла на ту могилу. И если с нами здесь что-нибудь случится, на наши могилы тоже будет некому ходить, и надо быть к этому морально готовой….