Януш Вишневский - Мартина

Мартина вспоминала Торунь как каникулярную любовь школьницы в летнем лагере. Она описала это в дневнике. Прокляла. Оплакала. Отстрадала. Остались только высохшие цветы в коробке, книги с его дарственными надписями и несколько открыток, присланных из разных стран. Единственное, с чем она не могла пока что справиться, так это возвращающееся воспоминание, как он ночью нетерпеливо искал ее, чтобы убедиться, что она рядом. И тот шепот облегчения и радости, когда он находил ее. Но она не знала, что и с этим когда-нибудь справится. Анджей…

Исчез, словно его посадили в тюрьму. Без права свиданий, но с доступом в интернет. Этого нет даже в хай-тековой тюрьме на Раковецкой. Она не знала, как он это делал, но когда она оставляла компьютер онлайн и уходила на какое-то время, когда она возвращалась, случалось, что ее программы были обновлены. И сухой файл «read me» с инструкцией, что было изменено и на что надо кликнуть, чтобы заработало. Ничего больше. Как будто он хотел сдержать данное ей слово, что будет шефствовать над ее компьютером. Она кликала, и всегда работало. «Read me», как правило, не содержал никаких нежностей, но, несмотря на это, она надеялась, что хотя бы последние строчки намекнут на возможность прочтения файла как «readme», что они принесут хоть что-нибудь от него. Пусть простое «привет». Никогда, ничего.

Все шло своим чередом. До этого вторника. Собственно говоря, до вечера понедельника. Она была уже в постели и читала «Интимную историю человечества» Зельдина. По-английски. Настоящий гимн в честь женщины. Зазвонил телефон. Было около полуночи. В это время иногда звонил он. И они предавались любви по GSM. Он в Гданьске или в Геттингене. Она здесь. Но это было давно. Кроме того, он не знал ее нового номера.

Это был Ремек. Сказал ей, что весь деканат ищет ее. Со вчерашнего дня. Дамы из деканата даже повесили объявление перед входом. Что-то типа «Разыскивается» с ее именем и фамилией. Она должна немедленно приехать. Она не смогла заснуть.

Утром, еще не было восьми, она уже была на месте. Деканатские дамы были возбуждены. Господин профессор, доктор наук из Гданьска, друг господина ректора, очаровал даму из деканата, и они пообещали ему найти ее… Из-под земли достать. Дали ей листок с номером телефона и приступили к утреннему кофе. Она купила телефонную карточку, потому что не хотела никому звонить с мобильника. Ведь каникулы давно закончились. Ее руки дрожали, когда она набирала номер. Услышав длинный гудок, она повесила трубку. Вышла из деканата. Ей надо было успокоиться. На центральной площади она зашла в кафе, заказала кофе. Заплатила официантке до того, как та принесла кофе. Вышла. Нашла автомат на ближайшей улице.

— Мартина… — сказала она в трубку. Тишина. Она ждала.

— Марти, я… понимаешь… Марти… прости меня…

Аспирант коллеги по кафедре совершил плагиат. Скопировал работу его магистранта. Немного изменил сноски и сдал эту работу в качестве своей кандидатской. Он это сразу обнаружил. Сказал аспиранту. И тогда тот достал конверт с фотографиями. Их фотографиями. Как он целует ее на пляже в Сопоте, как держит ее за руку в кафе в Торуни, как прижимает к себе под зонтиком в Гданьске. Обычный шантаж.

Он хочет пойти к декану. Потом к своей жене. По-другому не может. Если бы он поступил иначе, его бы стошнило. Но прежде он хочет сказать об этом ей. Потому что эти фотографии — часть его жизни. И ни от одной не отказывается. И что получились на самом деле прекрасные снимки. И она на этих снимках просто… Просто есть.

И что он ни ею, ни тем, что между ними было, не позволит никакому сукину сыну шантажировать его.

Никогда.

Она слушала. И вдруг на душе стало как тогда, когда он искал ее среди ночи и находил рядом с собой и, обрадованный, как ребенок, прижимался к ней. Так же. С той лишь разницей, что теперь — на улице. У телефона-автомата. Она только сказала:

— Иди к декану. Я обойдусь.

И повесила трубку.

[Рената Палька-Смагожевская, с. 59–66]

Первой реакцией была истерика. Вернуться домой, попросить отца, чтобы сторожил дверь и спускал с лестницы каждого, кто будет ее домогаться. Впрочем, так она всегда реагировала в критических ситуациях. Семейной сагой стал рассказ о том, как Мартинка разбила хрустальную вазу. В последний раз она слышала эту историю во время ужина. Отец рассказывал ее Магде, когда они приезжали в Щитно. Магда резала лук, обливалась слезами и была прекрасно румяна от жара разогретой сковородки. Неизвестно по какой причине, но ваза была предметом, окруженным непонятным почитанием. Мартинка играла трубой от пылесоса. Неожиданно включился мотор. И произошло что-то странное. Ваза рассыпалась на тысячу крошек, похожих на градинки: издала что-то вроде легкого вздоха и рассыпалась. Мартина спряталась в шкаф. Поплакав немного, она заснула в нем. Финал был таким: родители предъявили рекламацию и получили вторую, точно такую же вазу. Эксперты сказали, что таким образом хрусталь рассыпается очень редко. Один случай на десять тысяч изделий. Какой-то непонятный для простых смертных брак. Разрывается хрустальное сердце…

Ей показалось, что и у нее тоже разорвалось, во время короткого телефонного разговора.

«Мартинка, ты экзальтированная. Ничего у тебя не разорвалось, ничто не может разрываться по многу раз в год, и если что и разорвалось, то точно не сердце», — вспомнились ей слова бабушки Ядвиги, у которой она иногда проводила каникулы в Борах Тухольских.

Она шла куда глаза глядят.

Они знают… все знают! Ведь невозможно, чтобы ни о чем не догадывающиеся люди так на нее смотрели. Она не хотела быть одна, теперь она хотела быть с ним. Он же не отказался. Он с такой удивительной нежностью сказал ей, что не откажется, что он признаёт себя на фотографиях… На этот раз она не станет прятаться в шкаф. Ей хватило вечернего разговора с Магдой. Долгого вечернего разговора Магда принесла шпроты. Огромный бумажный пакет со шпротами. Она не знает, что ей взбрело в голову. Они были такие золотые.

— Понимаешь, Мартинка! Золотые рыбки по двенадцать злотых за кэгэ. И каждая из них — одно желание.

Разумеется, «каждая НЕСВЕДЕННАЯ»! Они сидели на полу. Бросали шпроты в огромную банку с водой и загадывали желания.

— Малышка моя! Перестань печалиться! Подумаешь, какое дело! Пан профессор целуется со студенткой! Ты даже не представляешь, какие жуткие вещи одни люди творят с другими и не терзаются при этом угрызениями совести. А что плохого в том, что люди полюбили друг друга? Ты считаешь это оскорблением общественной морали? Если вы что и делали, то ведь не на автобусной остановке в час пик! — говорила она, взрываясь смехом.

В тот вечер на них напала икота. Действительно! У Магды был талант поднять человека с самого дна отчаяния до уровня «самоуважения».