Чингиз Айтматов - Когда падают горы (Вечная невеста)

Обсуждая охотничьи дела с дядюшкой своим — бородатым шефом Бектуром, Арсен умудрялся нет-нет да и подумать всерьез, не выйти ли сейчас на улицу, не окликнуть ли Элес, не взять ли за руку, добежать до сестринского двора, сесть в “Ниву” и укатить вместе с ней через горы и долины в город, в свой мир, в свою стихию, не чуждые, судя по всему, и для нее? И еще что мельком отметил он про себя с удивлением — и Айдана, и ее зловещий шеф Курчал почему-то вмиг забылись, угасли в сознании, не до них стало… Должно быть, и кумиры меркнут, и враги уходят в тень…

Вот если бы и впрямь укатили они вместе с Элес в город, как в океане на маленькой лодке, качались бы на волнах музыки и огней, вот было бы счастье! Стоп! А как же обещание, данное дяде, родственный долг, ради которого он прибыл сюда? Нет-нет, никуда ни шагу. А тут еще Таштанафган и иностранные заложники, которым он уготовил пещеру. Пока это лишь угроза, но чем она обернется завтра? Как тут быть? И никому нет дела… Знали бы…

Было, однако, кому переживать и мучиться, исходя стонами, томясь одиночеством и страхом. То был Жаабарс под Узенгилешским перевалом. В последние дни все чаще стали появляться здесь какие-то верховые, высматривающие что-то, поднося к глазам бинокли, и умеющие выкрикивать в трубы так, что содрогались горы вокруг. Вот и теперь прискакали трое на конях. Опять высматривают что-то, перекликаются… А он нет бы скрыться куда-нибудь — не уходит, поводя огромной головой и вскидывая на спину хвост до загривка… Знал бы Жаабарс, что конники заприметили его, называют между собой “башкастый-хвостатый”. Вон он, мол, все там же бродит…

И тогда зарычал Жаабарс глухим стоном: “Зачем, зачем, вы здесь? Что вам тут надо? Не мешайте, скоро горы рухнут, и вам тоже будет худо…”

Ближе к вечеру Арсен Саманчин все же не устоял, очень хотелось ему удалиться-уединиться с Элес. Выяснялось в разговоре с шефом, что вечер будет относительно свободным, что постоянное присутствие и переводческая работа начнутся на другой день. С утра предстояло им выезжать вместе в Аулиеатинский аэропорт для встречи подготовительной группы и кинооператоров. А еще через день — уже самих арабских принцев. Договорились по деталям, которые Арсен занес к себе в блокнот и пошел было на выход, когда его догнал Таштанафган:

— Слушай, Арсен, ты, если уходишь, запомни — завтра приведут тебе коня твоего, чтобы во дворе у сестры твоей находился. В любое время под седлом…

— Хорошо, пусть приводят. Я уже поездил на нем верхом.

— А когда тебе оружие привезти? Винтовка полагается, и еще о пистолете ты спрашивал, тоже будет, автомат тоже выдадим. И еще тот самый громкоговоритель, репродуктор, о котором мы уже говорили.

— Пусть лучше не сегодня, а завтра привезут. К вечеру, часам примерно к шести, когда мы вернемся с шефом из Аулиеаты. И чтобы оружие лично мне в руки передали.

— Ну, конечно, лично в руки. По распоряжению шефа, под расписку. А ты как думал? Да, Арсен, и еще вот самое главное. Давай-ка отойдем в сторону.

Они зашли за угол и стали медленно прохаживаться там взад и вперед.

— Так вот, самое главное, — начал Таштанафган, — сейчас мы разойдемся и увидимся, пожалуй, уже в горах, на Молоташе. Ты туда с принцами прибудешь, а мы уже там обоснуемся. Надо побродить, полазить по скалам, где на конях, где пешком. Но как только я надену свою военную фуражку с красным околышем — она у меня еще с Афганистана осталась, я уже говорил тебе о ней, — тогда выполняй все, как будет приказано. Не забудь: фуражка на голове — это приказ.

У Арсена Саманчина в ушах зазвенело, кровь прилила к голове:

— Слушай, ты подумай: что ты устроишь! Остановись, пока не поздно.

— Ты что! Тебе жалко двадцати миллионов этих мировых паразитов для наших пастухов?

— Распределение должно не так происходить.

— Ну да, через революции, через реформы, и тоже — кто сколько нахапает. Буду я ждать!

— А то, что ты хочешь устроить, — это теракт! Пойми наконец!

— Ну и пусть! Мы берем свою долю.

— Не будем сейчас дискутировать. То, что ты задумал, — полная катастрофа для всех нас. У них свои охранники, кровопролития не избежать.

— Не беспокойся, в любом случае тебя мы не тронем, если ты переведешь на английский то, что мы скажем.

— Я не о себе. Скажу — не скажу. Послушай! Ну, не на дуэль же мне тебя вызывать.

— На дуэль — так на дуэль! Ты готов лишить нас нашей доли от этого глобализма?

— Опять! Оставь ты глобализм в покое, даже если ты прав по-своему.

— Ну что ж, если так, Арсен, подумай о своем, а я подумаю о своем. Время еще есть. Целых три дня. Фуражка моя приготовлена. Пока, до встречи. — И, уже уходя, Таштанафган добавил еще, обернувшись и теребя волосы на затылке: — Я знаю, как ты чувствуешь себя, вот если бы мы сейчас обматерили друг друга, чтобы на всю округу слыхать, может, полегче бы стало. Но подумай и обо мне, что со мной происходит. Утопиться хочется, а жить надо. А уж если жить, то жить безбедно, хватит, черт возьми, этим дьяволам измываться над нами! Детям в школу не в чем ходить, нищета, мы пастухами бродим, как те, кого вы в городе бомжами называете. Так пусть знают гады, которым вы в газетах зады лижете, пусть зарубят себе на носу: мы теперь будем их, богачей, за глотку хватать!

— И ты полагаешь, что в фуражке придешь — и айда, все схватишь-заладишь? Да проблем от этого только прибавится… Не тем глазом смотришь на мир.

— Ну и хрен с ними, с глазом, с проблемами… А фуражка будет на моей голове!

— Подумай, прежде чем надеть.

— Сам подумай. Ну, пока.

С тем и разошлись, еще больше озабоченные и раздраженные, так и не найдя взаимопонимания и согласия между собой. Однако интуитивно осознавали они взаимную обреченность свою, предчувствовали, каким будет исход того, чему предстояло произойти там, в глубине Тянь-Шанских гор, где обитали в ущельях, балках и лощинах те самые снежные барсы, которые тоже могли оказаться невольно сопричастными акции захвата. Но откуда было знать об этом снежным барсам, даже если бы дано было им думать и судить?..

Впрочем, не думалось ни о чем подобном в тот момент и Арсену Саманчину. Возможно, поддавшись мимолетной иллюзии, оставшись один, он облегченно вздохнул, глубоко и отрадно, точно бы вырвался в то мгновение на поверхность с опасной глубины, и ощутил упоение новых страстей. Но разве любовь может возникнуть так внезапно, без предыстории, нахлынуть в одночасье? Или это скорая помощь судьбы для души его, над которой нависла дикая угроза соучастия в теракте?

А Элес как знала, что с ним творится, ждала его, сама окликнула в окошко:

— Я здесь, Арсен!

Оказалось, только это ему и требовалось. С полуслова поняв друг друга, они сразу решили, что она сейчас пойдет в сестринский дом, а Арсен сядет в “Ниву” и подъедет ко двору и отправятся они вместе куда-нибудь далеко, куда глаза глядят, погулять, побыть вместе. Что самое радостное — она разделяла его настрой. Когда Арсен подъехал ко двору, Элес была уже готова, вышла улыбающаяся, с рюкзачком за спиной, а в руках держала еще гитару и плюшевое одеяло на плече.