Александр Етоев - Пещное действо

Ствол потел, и дерево было пьяное, и никто из пятерых не заметил, как из рыхлой зеленой тени вышел на свет Кишкан. Во лбу его горела звезда — круглая шляпка гвоздя, вбитого за мусульманскую дерзость правоверным господарем Владом. Он вышел, посмотрел на прикуривающего от газовой зажигалки Зискинда, обвел взглядом замершую на дороге компанию, похмурел и выставил палец.

Все помнить забыли про мелочь утренних дел. Снятое колесо «самоедки» лежало, сжавшись до высосанного кружка лимона, и механик-водитель Пучков, задрав наморщенный лоб, шарил промасленной пятерней в пустоте между коленями и покрышкой. Цепочка из картофельной кожуры упала с ножа Анны Павловны и обвила ее божественную ступню. Анна Павловна даже не ахнула. Жданов как сидел, скрючившись, возле капота, чеша накусанный бок, так и сидел, чеша.

Кишкан выставил палец, прикрыл восковые веки. От деревьев ударило ветерком. Все ожили, одурь сдуло.

— Клоун. — Жданов повернул голову к Анне Павловне. Та сбросила со ступни очистки и вытерла о штанину нож. Пучков уже держал колесо между ног, ковыряя во втулке отверткой.

— Да-а…— Зискинд пожал плечами.

— А что? Мне это нравится. — Анна Павловна улыбнулась.

— Тогда попробуй его соблазнить. У тебя хорошо получится. — Жданов хрустнул раздавшимися челюстями — зевнул.

— Скажите, к замку Цепеша мы по этой дороге проедем? — спросил Капитан.

Кишкан молчал, лишь шелестели, переливаясь алым, складки его шаровар да огромный бронзовокрылый жук, запутавшись в нечесанных прядях, жужжа пытался освободиться.

Солнце выскочило из-за облака, и пепельно-золотой луч, отыскав в кроне лазейку, упал на плечо Кишкана. Потом скользнул по руке, добрался до торчащего пальца, и воск, из которого он был сделан, из желтого стал малиновым. Луч пропал, а палец продолжал огневеть, и жук, выпутавшись из волосяной сети, вдруг слетел на этот огонь и вспыхнул, будто головка спички.

— Мамочки! — Анна Павловна всплеснула руками.

Жданов вяло похлопал в ладоши:

— Браво, маэстро. А что шаровары сгорят, не страшно? — Он посмотрел на часы. — Пучков, ехать пора. Долго тебе еще с колесом копаться?

— Порядок. — Механик даром времени не терял, он как раз закручивал последнюю гайку.

— Мы в замок Цепеша. Можем подбросить. — Капитан показал на сиденье. — Все быстрей, чем ногами.

— Выпить не предлагаем. Я правильно говорю, Капитан? — Жданов выставил напоказ все зубы и добавил к ним кусок языка.

— С нами, с нами! — Анна Павловна жонглировала картофелинами и штука за штукой бросала их в куб радиатора.

— С нами, да не с тобой, козочка. — Жданов хотел ущипнуть ее за лопатку, но тут Кишкан открыл рот.

— Киралейса! — голос его был как у сварливой бабы.

— Говорящий. — Жданов прочистил ухо. — Всех нас переговорит.

Но его никто не слушал.

Кишкан медленно, шаг за шагом, отступал в темноту ветвей. Спина его коснулась ствола, но он не остановился. Все видели, как потрескавшаяся кора с болотной прозеленью и радужными смоляными подтеками словно кольчугой охватывает его тело. Он врастался в кряжистый ствол, дерево впускало его в себя, замыкая от чужих глаз, разговоров, запахов и движений. Исчезло тело, исчезли мусульманские шаровары, все исчезло, кроме лица. Размытое пятно на стволе, словно наспех прилепленная картинка: брови сдвинуты, в морщинах прячется ночь. Но слишком уж стыл был взгляд и древесно неподвижны черты, что Жданов подхватил из-под ног камень и по-стрелковски метко запустил им прямо в десятку. Ни кровинки не вытекло, и сразу сделалось ясно — это зрение было в обмане. То не Кишкан, то обычная проплешина на коре. И бисерины столетней смолы, и засмоленные в бисерины пауки, казавшиеся поначалу зрачками.

— А старик он мстительный, Жданов, — сказал Зискинд, закуривая новую сигарету. — С таким-то голосом.

— Месть не красит человека. Посмотри на меня, я добрый, отходчивый, за это меня Анна Павловна любит.

— Жданов, — сказала ему Анна Павловна, — если сейчас с этого дерева попадают скорпионы…

Она не договорила, ветка, что одеревеневшей змеей протянулась над кузовом «самоедки», сделала шумный взмах и с нее полетели листья. Их было ровно пять, круглых сердцевидных листков. По одному на каждого в экипаже. Сначала плавно, потом наливаясь тяжестью, они упали на раскрывшиеся ладони, ладони дрогнули под неожиданным весом, и каждый — Анна Павловна, Капитан, Жданов, Пучков и Зискинд с сигаретой во рту — увидел насупленный череп на мутном круге монеты. И у каждого из пяти черепов пиратской меткой во лбу чернела дырка из-под гвоздя.

Пучков, механик и нумизмат, уже скоблил клыкастым зубищем неподатливый рубчатый ободок. Жданов дотянулся до ветки, тряхнул ее изо всех сил, но больше монет не упало. Он почесал за воротом:

— Забыл, Анна Павловна… Как скупого рыцаря звали?

Подставив монету солнцу, Анна Павловна делала солнечное затмение.

— Барон… А в ней дырочка, солнце видно.

— Козочка, ты ребенок. Дай-ка я посмотрю. — Жданов протянул руку, но Анна Павловна ее оттолкнула.

— Через свою смотри.

— Это мысль. — Жданов приставил монету к глазу и стал медленно отводить от себя: — Нет, нет, ага, вот она, появилась. Сквозное прободение. Ловко это они мне гвоздь в лобешник вогнали. — Он кашлем прочистил горло. — Господа, теперь, когда каждый из нас имеет у себя на ладони свой собственный посмертный портрет, следует подумать о будущем.

— Поехали, — Анна Павловна заглянула в куб, — а то картошка до ночи не закипит.

— Ангел, — сказал Жданов, переваливаясь через борт. — Шлю тебе пламенный поцелуй.

Машина перевалила бугор, еще один, и еще, и скоро кипение пыли слилось с кипением пара над радиатором, из пара выглядывала картошка, и Капитан опять задремал, потому что ночью ему снились кошмары, а тут, под дорожную качку, примерещилось что-то счастливое и спокойное, чего в жизни никогда не бывает, а если бывает, то не у тебя, а у кого-нибудь, где-то, и то навряд ли. Потом сквозь покой и счастье прорвался обрывок спора: «Порождение филоло…» — Капитан узнал голос Зискинда, тут же съеденный ждановским глумом: «Мамы он своей порождение посредством папы.» Капитан вздохнул, жалея об упущенном счастье, и, почувствовав в горле ржавчину, просунул губы под мышку. Патрубок был где был. Пересохший со сна язык коснулся солоноватого окоема. Вдох. В сердце кольнуло. Обожгла мысль: нету? Тянуть, втягивать глубже. Пальцы надавили на резиновый пояс, помогая. Капитан, как младенец тычется в титьку мамки, шлепал брылой по патрубку — и зря, зря. Нательный спиртопровод дал сбой. Тромб, пробка вонючая! Он указательным и большим промял бастующую резину.