Амос Оз - Повесть о любви и тьме

Пока я сидел и дожидался тети, грустный и послушный, вдруг прошла мимо меня, быстро постукивая каблучками, маленькая девочка. Она была разряжена, словно в праздник Пурим, или просто выглядела франтихой. Она была еще меньше меня, которому миновало три с половиной года (а может, и почти четыре). И тут, в какой-то смутный, обманчивый миг мне показалось, что губы ее накрашены красной губной помадой. Но как же это может быть? И еще грудь у нее была, как настоящая женская, с ложбинкой посредине. Очертания ее бедер были отнюдь не детскими, а скорее напоминали скрипку. На ее маленьких ножках я успел заметить нейлоновые чулки со швом сзади. Эти полупрозрачные чулки оканчивались в красных остроносых туфельках на каблучках. Никогда прежде я не видел подобной девочки-женщины: слишком мала, чтобы быть женщиной, и чересчур разряжена для девочки. Потрясенный, я поднялся, не в силах оторвать от нее глаз, и пошел, словно зачарованный, весь погруженный в видения, за этой малышкой. Я хотел увидеть еще раз то, что увидел, или, точнее, то, чего я почти не увидел, потому что девочка вынырнула из-за находившейся за моей спиной стойки, на которой висели юбки, и промелькнула передо мной на одно мгновение. Я хотел увидеть ее вблизи. Хотел, чтобы и она увидела меня. Мне хотелось сделать или сказать ей нечто такое, что заставит ее удивиться: в моем репертуаре уже было два-три проверенных выступления, с помощью которых мне удавалось вызвать восторг взрослых, да еще пара трюков, неплохо воздействовавших на детей, особенно, на маленьких девочек.

Разряженная девочка, легко порхая, прошла между рядами полок, ломящихся под тяжестью рулонов тканей, и направилась к одному из проходов, похожих на пещеру. Вход в нее закрывали высокие стойки-колонны, на которых висело множество платьев. От колонн-стволов отходили ветви, сгибавшиеся под тяжестью своей листвы — тканей всех цветов и оттенков. Несмотря на громоздкость, эти колонны стволы могли вращаться вокруг собственных осей, для чего достаточно было легкого движения руки.

Это был мир женщин: путаница переходов, жарких, темных, насыщенных запахами. Этот лабиринт бархата и шелка ветвился множеством тропок, пробитых в массиве всевозможной одежды. Запахи шерсти, фланели и нафталина смешивались здесь со смутными, ускользающими ароматами, которые становились явственнее в чащобе первобытных лесов платьев, свитеров, рубашек, юбок, шарфов, косынок, шалей, белья, купальных халатов, всевозможных корсетов, поясов для чулок, нижних юбок, пеньюаров, жакетов, пальто, меховых манто. Шелест шелков, их шепот, легкое движение были подобны нежному дуновению морского ветерка.

Там и сям перед моими глазами возникали на пути маленькие альковы темноты, прикрытые занавесками. То тут, то там в конце извилистых туннелей помигивала, отбрасывая тени, слабая электрическая лампочка. То тут, то там ответвлялись темные боковые переходы, узкие замысловатые тропинки в джунглях, ниши, тесные склепы, запечатанные примерочные, всякого рода шкафы, этажерки, прилавки. И еще было там множество углов, закрытых ширмами и тяжелыми шторами.

Шаги малышки на высоких каблучках были стремительными, уверенными — тук-тук-так (а я, словно в лихорадке, слышал: «Подойди, подойди, подойди!..» и насмешливое: «Ты малыш, ты малыш!..») Это не были шаги маленькой девочки, но вместе с тем, видя ее со спины, я мог убедиться, что ростом она, несомненно, ниже меня. Всем сердцем своим я стремился к ней. Всей душой жаждал я, чтобы — любой ценой! — удалось мне совершить нечто такое, чтобы глаза ее широко открылись от удивления.

Я спешил. Я чуть не бежал вслед за нею. Душа моя до краев была переполнена легендами и сказками о принцессах, ради которых рыцари вроде меня мчались в бешеной скачке, чтобы вызволить их из пасти дракона, освободить от чар злых колдунов. Я должен был догнать ее: увидеть вблизи лицо этой лесной нимфы. Возможно, помочь ей чем-нибудь? Убить ради нее дракона, а то и двух? Завоевать ее вечную благодарность. Я боялся навсегда потерять ее во мраке лабиринта.

Но у меня не было никакой возможности узнать, заметила ли эта девочка, лихо проносящаяся кривыми тропками в чаще деревьев, увешанных всевозможной одеждой, заметила ли эта девочка мужественного целеустремленного рыцаря, неотступно следующего за ней, шагающего все шире и шире, чтобы не отстать. Если и заметила, то не подала ни малейшего знака: ни разу не обернулась она в мою сторону. Ни разу не оглянулась.

И вдруг тень маленькой феи свернула и наклонилась к подножию дерева, раскинувшего ветви с плащами, послышались откуда-то шорохи, и в одно мгновение она скрылась с глаз моих, поглощенная темнотой густой листвы.

В это мгновение нахлынула на меня волна не свойственного мне мужества, отвага рыцарей электрическим током пронзила все мое существо. Без страха рванулся я за ней, достиг конца тропинки, отталкивая и отпихивая от себя ветви тканей длинными сильными движениями пловца, выгребающего против течения, ринулся я прямо в чащу и проложил себе обходной путь между всевозможными сортами и видами шуршащей одежды. И вот так, тяжело дышащий, возбужденный, вылетел я пулей — едва не споткнувшись — на тускло освещенную полянку. Тут я остановился и решил, что буду ждать — сколько бы ни пришлось дожидаться — пока не появится маленькая нимфа. Я воображал, как уловлю среди ближайших ко мне ветвей шорох ее приближающихся шагов, сладость ее дыхания. Я рискну своей жизнью и в ее честь выйду с голыми руками против колдуна, заточившего фею в своем подвале. Я повергну чудовище, разобью железные цепи, сковавшие ее руки и ноги, дарую ей свободу и, став вдалеке, молчаливо и скромно склоню свою голову, ожидая награды. И награда не заставит себя ждать: слезы благодарности, за которыми придет… Я и сам не знал, что придет за ними, но знал, что обязательно придет, поднимется, словно морской прилив, и затопит меня всего.

Крохотная, словно птенчик. Спинка хрупкая, будто ломкая спичка. Совсем малышка. У нее были каштановые локоны, обильно ниспадавшие на плечи. И еще красные туфельки на каблуках были у нее. И женское платье с вырезом, открывающим грудь, которую рассекает посередине естественная, столь характерная для женщин ложбинка. И губы у нее были крупные, не стиснутые, а чуть приоткрытые, накрашенные кричаще красной помадой.

Когда, наконец, я осмелился поднять глаза и взглянуть в ее лицо, показался вдруг меж ее губами просвет — недобрый, насмешливый. Кривая ядовитая улыбка обнажила маленькие острые зубки, и золотая коронка внезапно блеснула на одном из резцов. Толстый слой пудры покрывал ее лоб и щеки, которые выглядели еще бледнее, благодаря островкам румян. Эти западавшие внутрь, словно у старой злой колдуньи, щеки были просто пугающими. Казалось, она натянула на себя обличье убитой лисицы, что идет на дамские меха: лицо ее показалось мне и злобным и жестоким, но в то же время и несчастным, надрывающим сердце.