Такэо Арисима - Женщина

– Это, собственно, его каюта, но он освободил ее для вас и велел бою навести там порядок. Сейчас посмотрим, чисто ли там, – пробормотал моряк и, открыв дверь, оглядел каюту.

– Гм, кажется, ничего.

Он посторонился, пропуская Йоко, затем достал из кармана и протянул ей большую визитную карточку.

– Я служу здесь ревизором, – сказал он. – Если вам что-нибудь понадобится, всегда к вашим услугам.

Йоко молча кивнула и взяла карточку. На ней значилось: «Санкити Курати, кавалер ордена «За заслуги» 6-й степени, ревизор п/х «Эдзима-мару» Японской пароходной компании».

Йоко уже собиралась переступить высокий порог своей каюты, как вдруг услышала:

– Вот вы где, господин ревизор!

В коридоре появился Тагава с женой. Ревизор приветствовал их, приподняв фуражку. Госпожа Тагава, одетая по-европейски, шелестя шелковой юбкой, подошла прямо к Йоко и, сверля ее своими маленькими глазками, блестевшими за стеклами очков, произнесла:

– Ведь это о вас мне говорила госпожа Исокава? Она назвала мне ваше имя, но…

Этим «но» госпожа Тагава явно хотела сказать, что трудно запомнить имя человека, у которого, собственно, нет имени. Йоко вздрогнула. Присмиревшая было с ревизором, она снова стала прежней Йоко. И мысль ее заработала со страшной быстротой. «Как повести себя, что ответить?» И она тут же решила держаться так, как держалась бы в подобной обстановке любая другая женщина – очень скромно и почтительно.

– О! – с робким удивлением воскликнула она и низко поклонилась. – Очень сожалею, что заставила вас прийти сюда. Весьма признательна за честь. Меня зовут Йоко Сацуки. Я впервые в таком далеком путешествии, и притом совершенно одна, и…

Она бросила быстрый, как молния, взгляд на Тагава и, снова поклонившись, добавила:

– Я не хочу быть навязчивой, но была бы счастлива поближе с вами познакомиться.

– Ну, моя жена тоже не из опытных путешественниц, – поспешно вставил Тагава. – Во всяком случае, – продолжал он приторно-любезным тоном, – вы единственные дамы на пароходе и должны подружиться.

И вдруг совсем уже другим тоном, видно испугавшись, что не угодил жене, обратился к ревизору:

– А сколько японок на китайской палубе? [19]

– Точно не могу сказать, еще не просматривал списки. Человек тридцать – сорок, пожалуй, будет… Кстати, вот здесь находится лазарет. Сейчас ведь по лунному календарю еще август, в это время бывают штормы. Так что врач может понадобиться. Сейчас я вам его представлю.

– Что вы говорите? Неужели в океане бывают бури? – слегка изменившись в лице, испуганно спросила госпожа Тагава, оглянувшись на Йоко.

– Еще какие! – небрежным тоном ответил ревизор и, улыбаясь Йоко, представил всем судового врача Короку.

Проводив взглядом супругов Тагава, Йоко отправилась к себе. Из-за дождливой погоды в каюте было сыро и душно; в воздухе стояли неизвестные Йоко пароходные запахи. Йоко вся покрылась испариной и, чтобы избавиться от неприятного ощущения, принялась развязывать оби, оглядывая многочисленные коробки и свертки, которыми было забито все пространство между узкой койкой и умывальником. На комоде перед зеркалом стояла корзина с фруктами и два букета. От кого могли быть эти цветы? Йоко взяла один букет. Оттуда выпал листок плотной бумаги. Йоко подняла его. Это была фотокарточка размером в полуоткрытку – поясной портрет девушки с европейской прической, в гимназической форме. На обороте надпись: «Короку-сама. [20]От покинутой Тиё». Невероятно, чтобы Короку мог нечаянно забыть здесь такую вещь. Должно быть, он сделал это намеренно, чтобы возбудить в Йоко любопытство или даже ревность. С презрением к этой слишком уж наивной уловке Йоко швырнула карточку на пол, как швыряют собаке кость. «Так вот, значит, как относятся моряки к одиноким путешественницам!» Губы ее скривились в иронической усмешке.

Она выдвинула из-под койки чемодан и достала юка-та. [21]Вдруг кто-то без стука открыл дверь. В замешательстве Йоко загородилась юката, выпрямилась и, оглянувшись, увидела судового врача. Легкий шелк полуспущенного нижнего кимоно, которое выглядывало из-под юката, не скрывал очертаний стройного тела Йоко. Глаза врача засветились чувственным блеском. Вошедший без разрешения, словно был давним знакомым Йоко, он теперь смутился и в нерешительности топтался у порога.

– Простите, что я в таком виде. Входите же. Вам что-нибудь нужно? – с чуть заметной улыбкой сказала Йоко. Ее любезный тон вконец смутил Короку.

– Да… нет, я, собственно, могу и потом… – Он замялся. – …Просто в вашей прежней каюте под подушкой оказались вот эти письма, бой принес их мне, и я хотел поскорее передать их вам, – говорил Короку, вынимая из кармана два письма. Йоко поспешно взяла их. Оба были от Кото, одно па имя Кимура, другое – ей. Улыбаясь одними глазами, Короку с серьезной миной наблюдал за Йоко. «Наверно, думает, что я нарочно положила эти письма, как он фотографию», – решила Йоко, подняла с полу фотографию и, нарочно повернув ее оборотной стороной, протянула Короку, не глядя на него.

– Это я нашла здесь. Ваша сестра? Хорошенькая!

Короку ушел, бормоча извинения. Вскоре из лазарета донесся громкий смех. Кажется, смеялся ревизор. «Так он все еще здесь?» – насторожилась Йоко. Придерживая на груди кимоно и наклонив голову, она вся обратилась в слух. Снова раздался взрыв смеха. Потом дверь лазарета, видимо, распахнули, потому что Йоко вдруг совершенно отчетливо услышала, как ревизор громко и грубо сказал:

– Devil take it! No tame creature then, eh? [22]Чиркнули спичкой. Видимо, не вынимая сигары изо рта, ревизор процедил:

– Скоро карантин. Надеюсь, у вас все в порядке? Он ушел, не дожидаясь ответа врача. Слабый запах сигары проник в каюту Йоко.

Она перестала прислушиваться и почему-то улыбнулась. Затем испуганно огляделась вокруг, но, убедившись, что в каюте никого нет, успокоилась и стала переодеваться.

Прошло три дня. Выйдя из Токийского залива, «Эдзима-мару» шел вдоль Куросиво, затем от Кинкадзана повернул на северо-восток. На второй день заметно похолодало. Земли уже не было видно. Время от времени стаи серо-белых птиц с жалобными криками кружили над пароходом. Тяжелый, холодный туман, густой, как дым степного пожара, плыл на юг. По пути он редел, по-осеннему прозрачной дымкой обволакивал судно и уносился вдаль, а над пароходом снова синело ясное небо. Ветра не чувствовалось, но океан с глухим шумом катил и катил темные волны. На пароходе включили паровое отопление.

Первые три дня Йоко никуда не выходила из каюты, даже в столовую. Виною тому была вовсе не морская болезнь – свое первое, и притом далекое, морское путешествие Йоко переносила на удивление легко. Даже аппетит улучшился. Море вливало в нее новые силы, кровь ровно и мощно обращалась в жилах, но возродившаяся в ней жизненная энергия не находила выхода, и Йоко впала в томительную меланхолию. Тем не менее она пока не собиралась покидать каюту. Впервые в жизни она оказалась совсем одна, и ей по-детски хотелось насладиться одиночеством. Кроме того, нужно было обдумать свое прошлое и свое будущее, прежде чем заводить на пароходе новые знакомства. И была еще одна причина, по которой Йоко три дня безвыходно сидела в каюте. Она знала, что возбуждает всеобщее любопытство. Однако примадонна не должна появляться на сцене сразу после поднятия занавеса: пусть подождут и возжаждут. Лишь когда зрители начнут сгорать от нетерпения, она спокойно выйдет на сцену, дабы властвовать и на подмостках и в зале. И Йоко решила прибегнуть к этой безобидной хитрости.