Ежи Анджеевский - Врата рая

что зовут меня Алексей Мелиссен и что в ту ночь, восемь лет назад, когда христианские рыцари под предводительством двух прославленных мужей, графа Балдуина Фландрского и графа Бонифация Монферратского, поддавшись уговорам хитрых венецианцев, вместо того, чтобы поспешать к Иерусалиму, дабы во исполнение данного ими обета освободить из-под ига неверных Гроб Христа, под покровом ночи предательски ударили по стенам Византии и затем, вторгшись в город, злодейски перебили тысячи таких же, как они, христиан, движимые не верой, а жаждой наживы и власти, меня в ту ночь пожаров и крови, когда были убиты мои родители, спас один из рыцарей, Людовик Вандомский, граф Шартрский и Блуаский, мне было восемь лет отроду, когда, рискуя собственной жизнью, он вынес меня из пылающего дворца, он рассказывал мне потом, когда я уже был с ним и он стал моим опекуном и отцом, и добился, чтобы меня, чужеземца и инородца, его величество король Филип Август признал единственным наследником старинного графского рода, владельцев Шартра и Блуа, и всего этого Вандомского края, по которому мы сейчас идем, он рассказывал мне, уже подростку, что тогда, в ту кошмарную ночь резни и пожаров, он, двадцатилетним юношей поклявшийся все свои богатства и дарования отдать делу освобожденья из-под ига неверных Гроба Христа, в ту ночь словно очнулся и понял, что совершено тяжкое преступление, и меня, потерявшего отца и мать, спас, вынеся на руках из горящего дома, специально, чтобы искупить хоть малую толику зла, причиненного христианскими рыцарями, запятнавшими себя преступлениями и беззаконьем, только это я знал до того, как мне исполнилось четырнадцать лет, воспитываясь в Шартре, который стал моим родным городом, и если чтолибо из раннего детства помню, то единственно благодаря рассказам о тех канувших в забвение временах моего чудеснейшего опекуна и отца, дождь прекратился, от мокрой земли шел одуряющий запах чернозема и весенней травы, вдалеке, будто уже в ином мире, глухо рокотал гром, заходящее солнце вновь заботливо разбросало последние отблески по плоской равнине, проглянули из темноты спокойные зеленые озерца, земля под ногами была вязкая, лужи на ней стояли уже неподвижные, Алексей увидел радугу, он продолжал: вот и все, что я знал о своем прошлом, пока мне не исполнилось четырнадцать лет, и тут однажды, в преддверье весны, земля, помню, была еще твердая, и лужи после ночного дождя сковало тоненькой коркой льда, воздух был холодный, но светило солнце, помню его ласковое тепло на плечах, было раннее утро, мы впятером или вшестером вышли за городские стены, туда, где над рекой Эр расстилались луга, хрупкий ледяной покров, стоило наступить на него босой ногой, легко растрескивался, и тогда я чувствовал, что нога погружается в холодную воду, но так как солнце пригревало шею и плечи, ощущение было очень приятным, на лугу стояла сухая и, должно быть, уже мертвая ива, мы стреляли в нее из луков, верней, не в нее, а в крохотную, белую и нежную, терновую почку, заточенная в твердую кору мертвой ивы, она казалась лишь белым пятнышком, и в эту цель мы стреляли из луков, помню, в какой-то момент моя стрела, нетерпеливо дрожа, вонзилась в самую середину белого пятнышка, весь ствол мертвого дерева уже был утыкан трепещущими стрелами, казалось, они бы хотели оттуда вырваться да не могли, когда мне удалось вогнать стрелу в самую середину маленькой терновой почки, сразу настала тишина, потом товарищи мои друг за другом потянулись к дереву, чтобы изблизи взглянуть на стрелу, вонзившуюся в самую середину белой терновой почки, я остался один, сердце мое колотилось от радости и от гордости, помню, прямо передо мной поблескивала большая схваченная морозом лужа, я поставил на ее гладкую недвижную поверхность ногу и уже собрался сокрушить робкое сопротивленье уходящей зимы, как вдруг почувствовал, что я не один, обернулся и тогда увидел этого человека, я сразу понял, что он не из здешних мест, он был черен, смугл, худощав, в широком мужицком плаще с капюшоном, однако плащ этот скрывал, правда, изношенное, но из дорогой ткани сшитое платье, он стоял в каких-нибудь двух десятках шагов от меня, я подумал: он видел мою стрелу, безошибочно попавшую в едва заметную цель, но одновременно подумал, что человек этот здесь, так как хочет говорить только со мной, а не с кем другим, я подождал с наложенной на тетиву новой стрелой, пока он ко мне подойдет, но, поскольку он этого не сделал, сам, не выпуская из рук лука с наложенной на тетиву стрелой, приблизился к нему на несколько шагов, тогда он, не трогаясь с места, что-то сказал на неизвестном мне языке, и хотя слова, произнесенные им, были непонятны, я воспринял их так, будто они жили во мне с моего появления на свет, вероятно, в ту минуту я побледнел, и он, вероятно, это заметил, я сказал: не понимаю, тогда он, уже на моем языке, хотя с чужеземным выговором, спросил: ты Алексей Мелиссен? я сказал: я Алексей Мелиссен, а ты кто такой? я искал тебя шесть лет, — сказал он, — ты неплохо стреляешь из лука, почему ты меня искал? — спросил я, ты неплохо стреляешь из лука, — повторил он, — но когда прицеливаешься и выпускаешь стрелу, больше расслабляй мышцы, усилие должно быть внутри тебя, глубоко скрытым, твоя натуга никому не должна быть видна, почему ты меня искал? — повторил я, — приходи после вечерней службы в церковь святого Иосифа, там я скажу, почему искал тебя, я покачал головой: если хочешь мне что-то сказать, можешь сделать это сейчас, я оглянулся на своих друзей, они стояли около мертвой ивы, смотрели на нас, но ни один не сделал попытки к нам подойти, пойдем, — сказал я незнакомцу, — если ты собираешься мне поверить тайну, у лугов нет ушей, и зашагал вперед, не выпуская из рук лука с наложенной на тетиву стрелой, незнакомец после недолгого колебания двинулся следом за мной, солнце пригревало все сильней, ледяной покров с громким хрустом трескался под ногами, твоего отца, — сказал незнакомец, — звали, как и тебя, Алексеем, а твоя мать звалась Феодосия, знаю, — сказал я, — и ты шесть лет искал меня для того, чтобы мне это сказать? нет, — ответил он, — я искал тебя шесть лет для того, чтоб сказать, что я посланец твоих родителей, тут я остановился и посмотрел ему прямо в лицо: ты знаешь, как их зовут, и не знаешь, что уже шесть лет их нету в живых? знаю, — ответил он, — так как собственными глазами видел их трупы, но кроме того, я знаю, что если в ту злосчастную ночь шесть лет назад в ужасной резне погибли многие тысячи греков и больше половины города уничтожил пожар, то и тех, кто в этих преступлениях виновен, настигла рука провидения, всего два года потешился на византийском престоле император-самозванец Балдуин, чтобы умереть затем в долгих мучениях на дне глубокого рва,Читать дальше