Самид Агаев - Правила одиночества

— Накладывай сама. Пить будешь?

— А у вас пиво есть?

— Я пиво не пью.

— Жалко, — сказала Маша.

— Но пиво у меня есть, — вспомнил Караев, — странно, но есть.

Он встал, открыл холодильник и достал оттуда бутылку пива.

— Это в самом деле странно, — улыбаясь, заметила Маша, — прикиньте, я тоже не пью обычно, но почему-то сейчас захотелось пива. А, ну точно: я на обед приготовила себе спагетти с сыром, а сыра кусок оставался, ни туда ни сюда, вот я его весь перетерла в спагетти, видать, переборщила.

— Однако не исключено, что тебя само пиво позвало, — предположил Караев, — помнишь, как у Кэрролла в «Зазеркалье» на бутылочке было написано: «выпей меня».

— Не исключено, — согласилась Маша, — но я материалистка, так что все-таки это спагетти с сыром.

— При старом режиме это называлось макароны по-флотски, — сказал Караев. Он откупорил бутылку и налил в бокал. Сел напротив, потянулся за рюмкой, не обнаружив ее, встал и взял рюмку с подоконника.

— Твое здоровье, — произнес он и выпил.

— Спасибо, — Маша сделала несколько глотков и слизала оставшуюся на губах пену, — не хотите посмотреть?

— Посмотреть? — удивился Караев. — На что посмотреть?

Маша засмеялась.

— На уборку, в смысле проверки. А вы о чем подумали?

— Ни о чем. Поэтому и спросил. Спагетти говоришь… А ты готовишь, наверное, хорошо?

— Да, я очень хорошо готовлю, — несколько вызывающе ответила Маша.

— Молодец, — похвалил Караев, — среди нынешней молодежи это редкость, я девиц имею в виду, — пояснил он.

— Я поняла.

— А ты хозяйственная, это хорошо, значит, повезет кому-то, тому, кто на тебе женится.

— Вот уж не знаю, — скептически сказала Маша.

— А что так?

У меня требования: я хочу добиться в жизни успеха, сделать карьеру, поэтому мой муж должен что-то представлять из себя, мне соответствовать. У меня был молодой человек, я с ним рассталась, потому что он не знал, чего ему нужно, шарахался из стороны в сторону: то одно хотел, то другое. То он режиссером мечтал стать — проучился три года, потом бросил — сказал, что он хочет стать яхтсменом. Не люблю не уверенных в себе людей…

— Человеку свойственно искать, заблуждаться, — это ты зря. Однако, я смотрю, с тобой не очень-то забалуешь.

— Это точно, — подтвердила Маша, — со мной не забалуешь. И никому не советую.

Теперь в ее голосе звучала шутливая угроза.

— Да ты ешь, — предложил Караев.

— Я не хочу, спасибо.

— Я тоже не хочу.

— А почему едите?

— Видишь ли, дорогая, я не ем, я закусываю.

— Ну и че, какая разница, не вижу?

— А ни че, разница в степени: можно есть, а можно заедать, то есть закусывать. В последнем случае это действие вторично, оно дополняет выпивку.

— Какие тонкости, — с усмешкой сказала девушка. — А откуда вы так хорошо знаете русский язык?

— Тебе сколько лет?

— Двадцать три, — помедлив, ответила Маша, — а какое это имеет отношение к моему вопросу?

— Самое непосредственное. Когда мне было девятнадцать, я жил в другой стране.

— Это в какой же? — удивилась девушка.

— В СССР, и государственным языком был русский.

— А-а, дык и я в ней родилась, — разочарованно произнесла Маша, — но забываю все время.

Дык. В этом-то и дело, — повысил голос Караев, — все очень быстро об этом забыли. Семьдесят лет жить в одной стране, а теперь удивляться хорошему знанию русского языка у нерусского и его присутствию в России. А ведь Экзюпери призывал к ответственности за прирученных.

— Я ни в чем не виновата, — неприязненно сказала Маша, — не кричите на меня.

— Ты — нет, но твои бритоголовые ровесники вылавливают одиноких брюнетов и избивают их. И я вовсе не кричу, я просто повысил голос. Знаешь такие слова: «И возвысил он свой голос и заплакал»?

— Нет, не знаю. А вас кто-то избил? Скинхеды? — спросила Маша.

— Ты шутишь, наверное. Разве я похож на человека, которого можно безнаказанно избить? Конечно, нет: но я вчера сломал нос одному из этих ублюдков. Теперь меня совесть мучает. У меня всегда так: если набью кому-нибудь морду — потом жалею, если промолчу, не отвечу — поедом себя ем, в трусости попрекаю. Он был совсем ребенок, лет шестнадцать, не больше, но в нем было столько ненависти, злобы. Это что-то напоминает — прыщавые, фашиствующие юнцы.

— Это же хорошо, если вас мучает жалость, — успокаивающе сказала Маша, — значит, еще не все потеряно.

— Не все, — согласился Караев, — к сожалению, к сорока годам хотелось бы потерять больше.

— Извините, если я вас чем-то обидела, я не хотела.

— Куда ты?

— Мне еще пыль надо вытереть. Спасибо за угощение.

Она встала и ушла с серьезным видом. Караев тоже встал, подошел к плите, включил чайник, вернулся, сел, положил руку на стол, стал барабанить пальцами. Было видно, что он взвинчен. Их было несколько человек, этих юнцов — скинхедов. Он вышел за сигаретами, прогуляться перед сном, это было вчера вечером. Дело происходило на автобусной остановке. Подростки вели себя шумно и вызывающе, видимо вследствие неумеренного потребления клинского «продвинутого» пива. Громко смеялись, отпускали грубые шутки в адрес окружающих, не стесняясь в выражениях.

Затем их внимание привлек чернявый юноша. И они стали задирать его. Юноша не отвечал: видимо, был из интеллигентной семьи, подтверждением чему служила скрипка в футляре, которую он держал в руках, и это еще больше раззадоривало парней. Проходящий мимо Караев остановился и посоветовал: «Что ты смотришь на них, друг, возьми свою балалайку и тресни кого-нибудь по башке». Юноша лишь глянул на него с укором. А скинхеды словно этого и ждали: тут же набросились на советчика. Юноша, как это часто бывает, тут же ретировался, оставив Караева одного. Сначала он дрался вполсилы, защищаясь и понимая, что имеет дело с подростками, но чтобы не быть избитым, ему пришлось драться всерьез. Удары парней, сыпавшиеся на него градом, особого вреда ему не причинили, но зато один подросток, получив удар в лицо, с воплем упал на землю, и, к удивлению Караева, этого оказалось достаточно, чтобы скинхеды разбежались.

Из комнаты донесся грохот, и этот звук вернул Караева в действительность. Он пошел на шум и увидел девушку, поднимающую гладильную доску.

— Извините, — виновато произнесла девушка, — вот, грохнулась.

— Ничего, — успокоил ее Караев, — она часто падает.

— Это потому, что она на проходе стоит, надо убрать ее куда-нибудь. Убрать? — предложила Маша.

— Не надо, имущество мужчины должно всегда находиться у него перед глазами — так говорила моя мама.

— А почему у вас только к гладильной доске такое отношение? — спросила Маша. — А остальное имущество?

— Остальное не мое, — пояснил Караев, — я снимаю эту квартиру. Здесь моего — только эта доска, картины на стенах и кактусы на подоконниках.