Самид Агаев - Правила одиночества

Мамед, и до этого пользовавшийся авторитетом, сейчас приобрел полноправный статус дембеля: служить ему оставалось полгода. Несмотря на то что осень в Нахичевани довольно жаркая, он ходил по летней столовой, набросив на плечи офицерский бушлат, и давал распоряжения таджикам-поварятам. Когда батарея спустилась с холма, на котором были установлены и приведены в боевую готовность пушки, столы из столовой перекочевали на летнюю веранду, под навес, на столах стояли пустые патроны из-под снарядов, в которых красовались полевые цветы. Командиры увиденным остались довольны, и Мамеда утвердили в этой должности на весь период боевого дежурства.

С отъездом дембелей народу в батарее поубавилось изрядно: пополнение ожидалось только в ноябре, поэтому в наряды ходили каждый день. Каждую вторую ночь Ислам дымил сигаретой на лафете пушки, постелив под себя шинель. Дружбой с новым заведующим столовой он пользовался без зазрения совести. Каждый вечер перед дежурством Мамед выдавал ему на ночь буханку хлеба, банку тушенки, обмазанную солидолом против ржавчины, и большую луковицу.

Место для боевого дежурства было выбрано идеальное. Слева лежал Иран, справа — гора Арарат, с неизменной снежной шапкой на вершине, на которой при желании можно было разглядеть остов корабля «экстремала» Ноя. Армяне настолько интенсивно считали эту вершину своей, что сделали ее великим армянским брендом, хотя находится она в Турции. Цель боевого дежурства состояла в том, чтобы пресечь агрессию вероятного противника и подбить самолет врага на подлете к границе. Западней Арарата была Армения, но тогда она изображала из себя дружескую республику в составе СССР, и стрелять по ней было нельзя. Теперь, конечно, время упущено.

Незабываемые были денечки. Стоял октябрь, самый разгар бабьего лета. Офицеры беспробудно пьянствовали, солдаты жили вольницей, сами несли службу, ездили на «Урале» по округе, собирая все, что могло сгореть в топке полевой кухни. Раз в неделю Мамед ездил в город за продуктами. Один раз он привез кусок свежего мяса, и они вдвоем, поднявшись на сопку, развели костер и стали готовить шашлык. В это время над их головами стали свистеть пули, а через некоторое время показалась офицерская фуражка. Это был замполит капитан Степанов, который когда-то, во время учений, на просьбу Ислама определить к нему на СПО помощником Курбан-заде, остроумно ответил: «А Исламбека тебе не надо?» Две полковые собаки, крутившиеся возле них в ожидании подачки, с незабываемыми именами — Курва и Стерва — тут же облаяли его.

— Неплохо вы тут устроились, — криво усмехнулся капитан.

— Садитесь, товарищ капитан, — пригласил его Мамед, — шашлык скоро будет готов.

— Спасибо, — буркнул Степанов. Придраться было не к чему, и он, поинтересовавшись происхождением мяса, удалился. Будучи человеком подозрительным, вряд ли он поверил в то, что мясо куплено на рынке, — хотя бы потому, что сами офицеры тащили из части все, что можно, по части воровства уступая лишь прапорщикам. Поэтому все ожидали немедленного смещения Мамеда с должности, но Степанов сам уехал на следующий день. Вместо него прибыл старший лейтенант Литвинов, человек с мужественным лицом и с пшеничными усами. Поговаривали, что он был разжалован из капитанов за то, что, будучи на боевом дежурстве, расквасил нос старшему офицеру, который, придя на проверку, застал его спящим и обложил матом. Литвинов, видимо, был из тех людей, которых лучше не будить.

В учебке таким был коллега Джумабаева, младший сержант Невакшонов — он мог бодрствовать сутками, но если засыпал — поднять его не было никакой возможности. Как-то раз на подъем явился сам командир роты, никогда не улыбающийся капитан Пастернак. Он прошелся по казарме — вероятно, с целью приструнить обнаглевших дембелей, которые после подъема не спешили покидать свои койки. Как ни странно, ни одного дембеля ему не попалось, зато он обнаружил спящего после дежурства Невакшонова и попытался разбудить его. Как он ни тряс бедолагу, тот не реагировал, а только матерился спросонок. Тогда капитан подозвал дневальных и велел опрокинуть на сержанта бак с питьевой водой, стоявший у входа, что они и сделали с превеликим удовольствием.

Несмотря на то что Литвинов водку не пил — был в завязке, — служебного рвения не проявлял. Все осталось неизменным. Каждый занимался своим делом.

На «точке» текла неторопливая размеренная жизнь. Ислам целыми днями торчал на позиции, глазея по сторонам. Где-то в этих местах в средние века правитель Азербайджана, атабек Узбек, спасаясь от преследования хорезмшаха Джелал-эд-дина, умер от горя, узнав о том, что его жена добровольно вышла замуж за его врага.

Иногда Ислам ловил себя на том, что в его теперешнем существовании было что-то нереальное. Он сидел в одиночестве среди пушек, целящих в стороны вероятного противника. Окрест лежали холмы и средней величины горные вершины. Изрядную часть горизонта заслонял окутанный синей дымкой Арарат. Недвижный, звенящий цикадами воздух и огромное небо над головой.

Впоследствии этот пейзаж вспомнился Исламу, когда он прочитал первую публикацию стихов Бродского в журнале «Знамя». Стихи назывались «Назидание» и заканчивались словами:

В один из таких дней Ислам, дремавший на лафете, увидел сквозь полуоткрытые глаза птицу, которая, описав круг над позицией, вдруг обронила перо. Ислам наблюдал, как оно, кружась, падает на землю, и только когда оно достигло земли, спохватился — подумал, что, возможно, это знак свыше. И что его нужно непременно найти. Он поднялся и сбежал вниз по склону, к месту, где упало перо, но, сколько он ни искал среди пожелтевших, высохших стеблей ковыля, найти перо счастья ему не удалось. Слишком долго медлил. Тогда расстроенный Ислам спустился к столовой.

На склоне рядом с ней расположилась группа свободных от нарядов солдат. Они лежали, подстелив под себя бушлаты, нежась под лучами осеннего солнца. Подойдя ближе, Ислам прислушался к разговору. Бойцы издевались над Радецким, сутулым парнем из Липецка. До боевого дежурства Радецкий две недели работал в штабе, переписывал документы. Там у него завязался роман с солдаткой, вольнонаемной связисткой. Он был единственный из всей батареи, кто близко общался с женщиной, ему страшно завидовали и поэтому не упускали случая поддеть его. Радецкий был человеком добродушным, на шутки реагировал улыбкой.