Джонатан Коу - Пока не выпал дождь

Я говорю так, но…

Возможно, я слишком долго живу в полном одиночестве. Порою неделя пройдет, а я словом ни с кем не перемолвлюсь. Конечно, теперь у меня есть доктор Мэй, она приходит два-три раза в неделю. Завтра утром она опять придет, но ее ждет сюрприз, боюсь, неприятный. Надо не, забыть проверить, не заперт ли черный ход…

Но я не о том. Я так долго здесь живу, и преимущественно одна, что, наверное, это как-то повлияло на меня. Иногда мне кажется, что я потихоньку схожу с ума. Видишь ли, с тех пор как я узнала о смерти Ребекки, во мне возникла такая… убежденность…

Нет, ты подумаешь, что старуха рехнулась…

Ну а что, если это правда? А что, если она и впрямь ждет меня где-то там?

И с чего, спрашивается, я вдруг уверовала в это после стольких лет — всей жизни — неверия?

Это и есть сумасшествие?

Ох, до чего же холодно здесь. А на улице темно. И тихо.

Там, где она ждет меня, всегда тепло, сияет солнце, а в водной глади озера отражаются голубые небеса. Пронзительно-голубые.

Мы сядем рядышком на лугу, в высокой траве, над маленьким галечным пляжем, она прижмется ко мне — и последних пятидесяти лет как не бывало.

Удивительно, что вот сейчас я вспоминаю о ней и об озере. Я всегда думала, что мои последние мысли будут о «Мызе», о Беатрикс, о ночи, когда мы стали кровными сестрами и лежали в обнимку под зимней луной.

Но нет. Из тех объятий я давно вырвалась. Верно, с Беатрикс все началось. И та ночь указала мне путь, но… Я только сейчас поняла, куда этот путь вел, — к озеру, где был прожит лучший день моей жизни… А потом все пошло наперекосяк. Беатрикс вернулась, забрала Tea, мир зашатался и рассыпался…

Но существует Имоджин… И это только справедливо…

Отложу-ка я микрофон на минутку. Мне нужно кое-что принести из ванной. Таблетки, они помогут мне одолеть этот путь. А заодно я должна проверить, не заперла ли я по ошибке черный ход.

Прошу прощения…

А их не так много, как я предполагала. Погоди… я разложу их на столе, пересчитаю… Ровно дюжина… Ну значит, проблем быть не должно…

Любопытно, как быстро они подействуют. Поставлю-ка я музыку прямо сейчас, вдруг потом поздно будет.

Ох уж эти мои суставы! Совсем одеревенели.

Ну вот. Сейчас запоют скрипки. И духовые. «Байлеро».

Слушай музыку, Имоджин, пока я пью виски. И глотаю эти штуковинки, одну за другой.

Та-ак. А теперь надо все это спрятать куда-нибудь. И бокал не забыть.

Готово. И никаких сожалений.

Ах, эта музыка!.. Ты обратила внимание, как вступила певица, как зазвучал ее голос? Будто занавес отдернули.

Закрою глаза и увижу.

Здесь не темно. Только не здесь. Солнце. Небо. Пронзи…

О, я ухожу. Куда быстрее, чем я думала. Это как облако, словно мчишься верхом на облаке.

Кто-то дотрагивается до меня.

Любимая…

Мы опять вместе? Так скоро?

Возьми меня за руку. Возьми. Притяни к себе.

Теперь я тебя вижу.

И озеро…

И маленькую девочку! Я знала, что так и будет.

Ох…

Имоджин? Это ты?

Съезжай на, обочину и тормози.

Окна запотели. Ничего не видно.

Лучше выйти из машины.

Да, вот он. Я его сразу узнала. Неужто я была здесь всего один раз? На Рождество? А такое чувство, будто вернулась домой.

А дом изменился. Какие-то новые пристройки. Но все равно, это он. Здесь они жили — бабушка с дедушкой, моя мать. Это «Мыза».

Подойди поближе.

Машина на подъездной дорожке. Хозяева, должно быть, дома. Как им объяснить, что я тут делаю? И кто они вообще такие? Родня, моя родня? Внучатые племянники, двоюродные братья-сестры? Айви, моя бабушка, давным-давно умерла. То есть я так думаю. И Оуэн тоже. Кому тут что объяснишь?

А теперь по дорожке немного вперед. Под дуб. Здесь я стояла тогда — лет этак сорок назад. А может, и больше. В рождественскую ночь. Стояла и курила.

Кто-то появился в окне. Меня заметили. Наблюдают. О черт.

Помаши. А теперь давай назад, к машине. Слишком многое пришлось бы объяснять.

Она идет за мной? Нет. Но пошевеливайся. Уезжай отсюда, да побыстрее.

Теперь куда? Отыскать деревню, церковь и кладбище. Отыскать мою бабушку.

Ох уж эти шропширские дороги! Грязь непролазная. Живые изгороди — бурые, неухоженные, побитые ветром. Вспаханные поля по обе стороны — куда ни посмотри. Серое небо — кажется, другим оно и не бывает. Будто въехала в прошлое. Шропшир на полвека позади от остального мира. Такое чувство, что здесь ничего не изменилось с тех пор, как я сюда приезжала, ничего.

А вот и церковный шпиль. И тут же паб с автостоянкой — классное соседство. Хотя почему бы и нет?

Тысяча девятьсот семьдесят второй. Выходит, она умерла, когда я еще жила в Англии. Не помню, как это случилось, и не помню, чтобы мне об этом рассказывали. А дед умер тремя годами позже.

Ветрено здесь. Восточные ветры. Интересно, они когда-нибудь унимаются, бывает тут когда-нибудь тихо? Может, глубокой ночью? Впрочем, тишины уже нигде не сыщешь, а уж в этой стране и подавно. Гул машин доносится даже сюда, на кладбище. Наверное, где-то рядом шоссе. Ветер шумит в деревьях — так печально. Невольно задумаешься о вечности. Так же шумит неумолимо уходящее время, и его не остановить.

За могилами ухаживают, это видно. Трава подстрижена. Кто-то за ними присматривает. Правда, цветов не положили. Завтра куплю и привезу. А вот на этой свежие цветы. Нарциссы, ярко-желтые. Кто-то позаботился. Интересно, для кого они, эти нарциссы…

О нет. He-em…

Розамонд. Октябрь прошлого года. Полгода назад. Всего-то! Я опоздала всего на полгода! Но почему она лежит здесь? Значит, она вернулась? Вернулась в свои любимые места.

О боже. Ну почему я не приехала раньше! Одно только слово, одно-два слова. Как это было бы важно. И для нее, и для меня.

Шаги. Кто-то идет.

Мужчина. Улыбается приветливо. Воротничок-ошейник. Викарий. Явно настроен поговорить. Вот-вот о чем-нибудь спросит. Обернись. Нацепи улыбку. Соберись.

— Позвольте спросить, вы знали Розамонд?

Письмо от Tea пришло в конце марта с утренней почтой. Из отцовской пристройки звуковым фоном доносились хорошо поставленные радиоголоса, но больше тишину в доме ничто не нарушало, и лязг почтового ящика прозвучал с неожиданностью взрыва. Джилл подошла к двери, зажав половинку тоста между испачканными маслом пальцами; в привычном ворохе банковских уведомлений и счетов за мобильную связь она сразу углядела письмо. Голубоватый конверт, надписанный корявым, чуть ли не детским почерком. Толстый конверт: судя по всему, в него вложили листов пять, если не больше.

Джилл удивилась, что письмо пришло так скоро. Всего неделю назад ей позвонил преподобный Тоун о поразительным, но долгожданным известием: промозглым будним днем он шел домой через кладбище и столкнулся там с высокой, худой, изможденной с виду женщиной лет шестидесяти. Похоже, жизнь ее потрепала. Она стояла у могилы Розамонд и горестно смотрела на надгробие. Викарий разговорился с ней — беседа получилась отрывистой и неловкой, однако преподобный выяснил, что перед ним не кто иная, как Tea, дочь Беатрикс, недавно возвратившаяся в Англию после многолетнего пребывания за границей. Тоун зазвал ее к себе, напоил чаем и рассказал все, что знал о тяжелой болезни и смерти Розамонд. Tea слушала очень внимательно — завороженно даже, а услыхав, что Джилл назначена исполнителем последней воли Розамонд, поинтересовалась, как ее можно найти.