Марио Варгас Льоса - Похождения скверной девчонки

Мы никогда не были так близки, как в те месяцы, что последовали за нашим примирением, если, конечно, можно назвать примирением события той ночи, когда неизвестный клошар на мосту Мирабо вынырнул из пелены дождя, чтобы спасти мне жизнь. «А вдруг это сам Господь Бог успел схватить тебя за ноги, пай-мальчик?» — насмешливо повторяла она. Хотя, судя по всему, до конца не верила, что я и вправду хотел прыгнуть в Сену. «Когда человек хочет покончить с собой, он это делает, и никакой клошар ему не помешает, Рикардито», — не раз говорила она. В ту пору приступы страха иногда еще настигали ее. И тогда она прижималась ко мне — смертельно бледная, с фиолетовыми губами и запавшими глазами, ни на минуту не отпускала, ходила за мной по дому, как собачка, держа за руку, ухватившись за мой брючный ремень или за край рубашки, потому что только прямой физический контакт давал ей иллюзию безопасности, а иначе, бормотала она, «я рассыплюсь на кусочки». Для меня видеть ее страдания значило страдать вместе с ней. Порой на нее накатывала дикая паника, тогда даже в туалет она не решалась зайти одна и, сгорая от стыда, стуча зубами, просила, чтобы я шел с ней и держал за руку, пока она делает свои дела.

Мне так и не удалось понять истинную природу этого внезапного страха, не удалось, конечно, потому, что и у нее самой не было никакого рационального объяснения — только какие-то размытые образы, ощущения, предчувствия, будто что-то нестерпимо ужасное вот-вот обрушится на нее и раздавит. «Это и много чего еще». Когда случался один из таких приступов, которые обычно растягивались на несколько часов, эта маленькая женщина с невероятно сильным характером превращалась в существо абсолютно беззащитное и уязвимое — в маленькую девочку. Я усаживал ее к себе на колени и обнимал, чтобы она могла свернуться в комочек. И чувствовал, как она дрожит, вздыхает, вцепившись в меня с отчаянием, которое ничем нельзя было смягчить. Через какое-то время она засыпала глубоким сном. А часа два спустя просыпалась — и все было в полном порядке, как ни в чем не бывало. Напрасны были все уговоры вернуться в клинику в Пти-Кламаре — даже намек на продолжение лечения выводил ее из себя. И я отступился. В те месяцы мы ощущали тесную физическую близость, хотя совсем редко занимались сексом, потому что даже в такие минуты ей не удавалось сбросить тревогу и расслабиться, чтобы целиком отдаться наслаждению.

Именно работа помогла ей выкарабкаться. Приступы прекратились не сразу, но постепенно делались слабее, а промежутки между ними увеличивались. Теперь она выглядела вполне нормальной женщиной. Хотя… В глубине души я знал, что она никогда не будет нормальной женщиной. Да и не желал этого, потому что любил именно своеволие и непредсказуемость ее характера.

Во время наших с дядей Атаульфо бесед он, с присущей ему деликатностью, никогда не расспрашивал меня о прошлом жены. Просто просил передавать ей привет, говорил, что очень рад появлению новой родственницы и надеется когда-нибудь увидеть ее в Лиме, в противном случае ему самому, несмотря на болезни, придется ехать в Париж, с ней знакомиться. На ночном столике у него стояла в рамке присланная нами фотография: нас запечатлели в день бракосочетания, при выходе из мэрии, на фоне Пантеона.

В такие дни, чаще в послеобеденное время, мы с ним часами разговаривали — и больше всего о судьбе Перу. Он всю жизнь был пылким белаундистом, а теперь с печалью признавался, что второе правление Белаунде Терри его разочаровало. Придя к власти, тот, конечно, поспешил вернуть прежним хозяевам газеты и телеканалы, экспроприированные военной диктатурой Веласко Альварадо, но не осмелился скорректировать хотя бы одну из тех псевдореформ, которые ввергли страну в ужасающую бедность и накалили ситуацию, а кроме того, усилили инфляцию. Поэтому победу на следующих выборах, по его мнению, одержит АПРА. В отличие от своего племянника Альберто Ламиеля, дядя не возлагал больших надежд на Алана Гарсиа. Я же, слушая дядю Атаульфо, думал: вне всякого сомнения, в стране, где я родился, от которой отдалился и с каждым днем отдаляюсь все бесповоротнее, осталось много таких людей, как он, очень достойных, всю жизнь мечтавших об экономическом, социальном, культурном и политическом прогрессе, то есть о превращении Перу в современную, процветающую, демократическую страну с равными для всех возможностями. Но они, эти люди, раз за разом испытывали разочарование, они, как и дядя Атаульфо, успели состариться и теперь, стоя, по сути, на краю могилы, в растерянности спрашивают себя: почему мы вместо того, чтобы идти вперед, вечно пятимся назад и сегодня живем хуже, чем вчера и даже чем тогда, когда только начинали жить, почему обострились контрасты, усугубились неравенство, неуверенность в завтрашнем дне, насилие?

— Как ты был прав, племянник, уехав в Европу. — Эти слова дядя повторял как заклинание, теребя недавно отпущенную седую бородку. — Представь, что бы сейчас с тобой было, живи ты здесь, — ведь тут только и слышишь что про бомбы, похищения, перебои с электроэнергией… К тому же для молодых у нас работы нет.

— Не могу с вами полностью согласиться, дядя. Да, действительно, у меня есть профессия, которая позволяет мне жить в прекрасном городе. Но кто я там? Существо, лишенное корней, тень. Мне никогда не стать французом, хотя паспорт у меня французский и в нем записано, что я француз. Там я навсегда останусь métèque. [108] Пришлый ( фр. ). И в то же время я давно перестал быть перуанцем — здесь я чувствую себя иностранцем еще острее, чем в Париже.

— Но ведь ты, наверное, знаешь, что, согласно опросам, проведенным Университетом Лимы, шестьдесят процентов молодых людей считают своей главной жизненной целью уехать за границу, подавляющее большинство — в Соединенные Штаты, остальные — в Европу, Японию, Австралию, куда угодно. И кто их за это упрекнет? Кто? Если родина не может дать им ни работы, ни перспектив, не может гарантировать личную безопасность, вполне понятно, что они мечтают уехать. Поэтому я так восхищаюсь Альберто. Он мог бы остаться в США, получить замечательное место, а он решил вернуться сюда — чтобы всего себя отдать Перу. Хорошо, конечно, если потом не пожалеет. Кстати, Альберто проникся к тебе большой симпатией, ты ведь заметил, Рикардо?

— Да, дядя, мне он тоже понравился. И ведет себя со мной очень любезно. Если бы не он, я мало бы что здесь увидел, а так посмотрел разную Лиму. Районы миллионеров и районы нищеты.

И тут зазвонил телефон. Со мной хотел поговорить Альберто Ламиель.

— Хочешь познакомиться со стариком Архимедом, тем самым строителем волноломов, о котором я тебе рассказывал?

— Конечно! — ответил я не раздумывая.