Андрей Ломачинский - Курьезы военной медицины и экстертизы

Холодная стерилизация достигалась жёстким облучением. Таким жёстким, что за секунды не только все микробы, но и сухие микробные споры погибали. Заходит конвейерная линия с грязной продукцией в АХС (агрегат холодной стерилизации), а выходит с продукцией стерильной. Всякая производственная головная боль по поддержанию стерильности отпадает сама собой — запаивай капельницы нестерильными, в последнем цеху все простерилизуют. В АХС над конвейером стояла радиационная пушка. Штука эта на пушку совсем не похожа. Напоминала она скорее тяжеленное, многотонное яйцо таинственной птицы Рух из сказки о Синдбаде. Но вместо хищного птенчика сидело в этом яичке за двухметровой многослойной скорлупой куда более опасное содержимое — изотопная смесь с убийственным спектром радиоактивного излучения. Стеночки бункера вокруг АХС тоже были основательными — свинцовые плиты перемежались с бариевой штукатуркой и слоями парафина. Лента входила в бокс и сбрасывала продукцию на внутренний конвейер, тот тащил её под луч, а затем сбрасывал на третий, выносящий конвейер. Какого-либо участия человека не требовалось, и стараниями инженерной мысли, малейшая утечка радиации исключалась. Везде висели специальные дозиметры, подключённые к аварийной сигнализации, а внутри помещения дополнительно было понатыкано куча прозрачных трубочек, заполненных радиолюменофором. Радиация цвета не имеет, как не имеет ни вкуса, ни запаха. Ярко-зелёное радиоактивное свечение, столь известное из кино и устной народной молвы, это всего лишь свечение химических детекторов, самих ничего не излучающих.

Работа на АХС считалась блатной. Зарплата по тем временам — обзавидуешься, рабочий день — четыре часа, бесплатное молоко и санатории, два отпуска в год, льготная очередь на машины, а квартиры вообще без очереди. Чудо! Попасть в этот цех можно было исключительно по блату. Начальник цеха был зверем только в вопросах радиационной безопасности. Во всех остальных вопросах он был человеком мягким, уважающим своих подчиненных. А ещё в те времена было такое понятие, как обязательное «перевыполнение плана». Чтоб коммунизм быстрей наступил, от всех требовали наделать разных вещей больше, чем возможно. Этакая официально-идеологическая глупость. Ну и крутились инженеры, всякие ухищрения придумывали для перекрытия проектной мощности. Все цеха «Медплимера» план перевыполнили, за исключением цеха стерилизации. Директор завода в гневе. Вызывает на ковер начальника цеха. Что же ты, гад такое нам устроил? Этап твой заключительный, и если продукция нестерильна, то значит она и не произведена. Все склады ломятся, а затор у тебя. Доводы о соблюдении опасной технологии по боку.

Собрал Пётр Сергиеч инженеров да технологов думу думать. Что-то там они придумали. Остановили цех, дистанционно закрыли макушку на адском «яичке», дождались разрешающих показаний дозиметра и полезли внутрь АХС — посмотреть на месте, как туда лучше их «рацуху» всунуть. Главный механик, технолог и начальник цеха. Трое человек и именно в такой очерёдности. И вдруг внутреннее убранство стерилизационного блока озаряется зелёным светом химдетекторов. Гидравлика забарахлила и настежь открыла источник. Мужики с криками в дверь. Выбежали, дверь задраили. Круглыми глазами друг на друга смотрят. Еще когда лезли, чтоб лишнюю поглощенную дозу остаточной радиации не писать, дозиметры предусмотрительно сняли и оставили перед входом. Они начальство, им можно. А зря оставили. Хапнули вот рентгенов, а сколько не ясно. Давай смотреть на показания, сколько же через открытую дверь «насветило». Технолог пытается пересчитать «поглощенку» исходя из коэффициента экранирования и расстояния. Хреново получается. Хреново, в смысле очень много.

Тут механик заметил, что не может выход из комнаты найти, забыл что и где — наступила так называемая радиационная дезориентация, симптом очень большой дозы. Затем появляется непонятная рябь в глазах, затем рвота. У всех. К чёрту прикладную математику, хватай красный телефон и звони врачу при заводе.

Все трое были доставлены в Академию. Механик умер часа через три. Радиационное поражение центральной нервной системы. Всё остальное у него тоже было поражено, но это вроде как не считается, потому что поражение мозга штука самая серьёзная. Технолог был жив два дня. У него смерть наступила вследствие полного радиационного поражения эпителиальных оболочек. Это то, что нашу требуху изнутри выстилает. Все кишки превратились в одну зияющую рану. Комбинация внутреннего кровотечения и «добро пожаловать, микробы». Инженеру повезло больше. Дистанция от источника максимальная, а время облучения минимальное. Да и луч по нему сквозанул уже ослабленным, пройдя через тела сотрудников.

Только вынесли труп технолога, поступает новый больной — Пал Василич. Закон парных случаев совмещающий две редкости. Или две беды. Так в стерильных боксах клиники Военно-полевой терапии и произошла историческая встреча Петра и Павла. Точнее встреча была весьма заочной и происходила она только в ординаторской специалистов, на пятиминутках, консилиумах и научных совещаниях. О существовании друг друга эти больные не догадывались и содержались в гордом одиночестве и в абсолютно стерильных условиях специальных боксов при строжайшей изоляции от кого-либо. Только очень ограниченный круг лиц имел доступ к ним. Перед каждым входом медперсонал мылся и одевался, как на операцию. Кормили их в основном внутривенно, а то что давалось через рот, как и все остальное вокруг них было стерильно. Попал инженер по стерилизации в стерильные условия. Каламбур получается с набившим оскомину словом «стерильно»…

Расчетная доза у обоих мужиков смертельная. Приказы приказами, от кого бы они не исходили и какими бы грозными не были, а природные законы они отменить не могут. Больные тестируются, к ним подбираются лучшие доноры. Впереди бесчисленные переливания крови и её компонетов. Своя кровь у таких больных не образуется — костный мозг поражен. Приходиться лить тромбомассу — донорские тромбоциты, чтобы не начались спонтанные кровотечения из любого органа. А чтобы до селе безвредные бактерии заживо не сгноили тело, необходимо переливание лейкомассы — донорских лейкоцитов. А вот, с казалось бы очевидной, следующей процедурой — переливанием костного мозга имелись проблемы.

Невозможно было восстановить нормальное кроветвтворение у таких больных. По сложным биологическим механизмам, после короткого улучшения такие реципиенты (те кто получал чужой костный мозг) необратимо гибли. Остатки собственного костного мозга бесились. Вместо того, чтобы усиленно восстанавливать утраченное кроветворение, все силы собственного костного мозга бросались на борьбу с донорским трансплантатом. Трансплантант тоже не оставался в долгу и начинал ответные иммунные действия против костного мозга хозяина. Борьба эта очень напоминала Бородинскую битву с неизменной Пирровой победой. Оба костных мозга быстро погибали, а за ними погибал и остальной организм, невзирая на окружающую стерильность, медикаментозную поддержку и непрерывные переливания крови. Попытки вытянуть таких больных из кризиса на собственных резервах, без костного мозга донора, тоже были 100 %-но неудачными. Слишком долгим был процесс восстановления. Облученный организм загибался, когда угнетенное кроветворение было ещё в самой зачаточной стадии. Получалась дурацкая безвыходная ситуация — больной умирал или от лечения или от его отсутствия. Но умирал всегда.