Дарья Агуреева - 36 и 6

— Что случилось? — её медлительность меня напугала.

— Послушай… — шепотом, тихо-тихо. Взяла меня за руку, поцеловала взглядом. Тогда я впервые услышал ту песню. А теперь… Теперь она отгоняла меня от каждого павильона, преследовала в каждой подворотне. Целовать взглядом умеет, наверное, только Вика . Мы часто занимались с ней такими вещами. Садились друг против друга и не отводили глаз. Иногда я опускал веки, и всей кожей чувствовал жар её дыхания, горячие скользящие поцелуи. Мысли путались, и я уже не знал продолжаю ли ещё сидеть на стуле под прицелом голубых глаз моей любимой или уже увлекаю её в забытье. Открывал глаза — и чаще всего оказывался в её нежных объятиях.

Всё-таки не выдержал. Набрал до боли знакомый номер. Один, второй — убогие, жуткие звуки. Щёлчок — автоответчик: «Если вам есть, что сказать, вы можете оставить сообщение после гудка…» Есть ли у меня, что сказать? Пожалуй, действительно нет… Повесил трубку. И всё-таки услышал её голос. Ничего, что механический. День прожит не зря. Теперь не надолго хватит сил жить дальше.

У Лизы завёлся обожатель. Эта новость сводит меня с ума. Нет, она у меня прехорошенькая… Но я бы просто побоялся к ней подойти. Такая суровая, сильная, неженственная. Вчера увидел её с ним. Шли, держась за руки. Мне казалось, я брежу. О чём они говорят, хотел бы я знать? Наверное, о росте валового внутреннего продукта или о статистике детской смертности. А когда Лиза клянётся ему в любви, она обязательно объясняет свои чувства на физиологическом уровне.

«Дорогой! При виде тебя у меня усиливаются и учащаются сердечные сокращения, предельно сужаются сосуды. Надпочечная железа невротически выделяет адреналин. Повышается артериальное давление. Мобилизуются резервы сахара в крови. Потеют ладони. Секунда, и сосуды расширяются, пульс урежается. Так же невротически поджелудочная железа выделяет инсулин, усиливается перистальтика, и сахар депонируется в крови…» Его зовут Гена. Живёт этажом выше. Где он углядел Лизу? Видимо, в лифте или у мусорного бачка. Раздобыл каким-то образом телефон. Начал названивать раз по двадцать на дню. И вот результат — у Лизы состояние аффекта: она действует, согласно с чувством. Даже прекратила буравить меня серой сталью своих глаз, теперь потеплевших, ласковых.

Уже совсем весна. Действительно, несравненная. Когда снег только ещё начал сходить, ко мне пришла Милана. Я ей сначала страшно обрадовался. Но потом содрогнулся — увидел живот. Через несколько мгновений я, конечно, догадался, что она не беременна, но догадка лишь усугубила моё шоковое состояние. Что это?! Она сошла с ума?! Что за отчаянное враньё!! Вспомнил собственные бредни, рождаемые сознанием. Решил ей подыграть.

— Тебя можно поздравить?

И тут случилось непоправимое. Подушка под платьем шелохнулась и медленно выползла — живот моментально исчез. Милана закусила губу.

— Кажется, у меня отошли воды… — взмах ресниц. Она неожиданно расхохоталась. — Подменили! Представляешь, вместо ребёнка подушка! Придётся в милицию обращаться! Помнишь, 71 отделение? — её лицо покрылось пятнами, из глаз заструились слёзы. Лиза говорила, что если всё время обманывать себя, рано или поздно сойдёшь с ума. На кухонном языке то, что творится с Миланой, называется крушение планов. Длительное переживание отрицательных эмоций из-за того, что что-то, бесконечно дорогое, важное, рухнуло, не получилось. Обычно такие люди настроены крайне агрессивно по отношению к фрустратору. Может, она пришла меня убить? Нет, Милана удалилась в мир грёз, она регрессирует. Вероятно, дело дошло уже до начальной стадии шизофрении. У неё, скорее всего, ослабла память и исчезла способность к логическому мышлению. Лиза часто пророчит мне этот диагноз. Тьфу! В конце концов, я не врач! Какого чёрта я занимаюсь недипломированной диагностикой!

— Прости! — одними губами, еле слышно. Ответил взглядом. Дескать, ничего страшного. Собрался с силами, нашёл свой голос:

— Милана, ты ведь не замужем… Я прав?

— Да, — скорее кивнула, чем сказала.

— Зачем?

— Так проще… Прости, у меня не получилось…

— А ребёнок… то есть подушка?

Через силу, пряча глаза:

— Чтобы хоть что-то осталось… Я так этого хотела.

Во что превратилась эта яркая красивая девочка? Неужели я так страшно действую на неё? Или всё это лишь юношеский бред? Она сидела передо мной и умоляла не отвернуться от её отчаяния, понять то, что не в силах была осознать она, порабощённая собственным страданием. Милана как будто вдруг сжалась, уменьшилась, утонула в мякоти дивана… Заметил, наконец, выбившуюся прядь взмокших от испарины волос — она покрасилась, стала блондинкой. Я чуть не взвыл от боли, увидев эти искусственные обесцвеченные кудряшки. Горячая волна испепеляющего огня, жгущего её сердце, вдруг окутала и меня, и весь я как бы проникся чужим страданием, на себе ощутил пыльный пепел необузданного костра, пожирающего Милану. Этот пожар нещадно сушил её лихорадочным пламенем и коварно подкрадывался ко мне, прикоснувшемуся к её уродующей болезни. Вспыхнувшие жаром глаза рассеянно блуждали от предмета к предмету, пытаясь зацепиться за что-нибудь и не находя опоры. Попытался обнять её, защитить от боли. Но она ускользнула, убежала.

…Ночью что-то лопнуло внутри, взорвалось. Я начал писать стихи. Оказывается, стихи рождаются ночью. Когда очень плохо или нестерпимо хорошо. Что-то распирает тебя изнутри, разливается по мозговым извилинам, щекочет нервы. Ты выплёскиваешь слова на бумагу. Они словно сами выстраиваются в ровные столбики. Потом изнеможение, пустота, будто после нескончаемых часов любви. И это мокрое чувство — ощущение дождя. Во мне, вне меня, повсюду. Машинально потянулся к телефону. Вдруг понял, что хочу позвонить Милане… Испугался. Нет, дружок. Ничего не выйдет. Слишком много всего было. Теперь, что бы ты ни выкинул, будет только хуже. Сиди-ка тихо, следи за температурой. Вздрогнул. Рядом с ухом запиликал аппарат:

— Милана? — радостно выдохнул в трубку.

— Прости, я так поздно… — она ещё не поняла, как я её ждал.

— Ничего! Это здорово! Это сказочно, что ты так поздно!

— Я… Мне очень хотелось тебе рассказать… Я написала… Ужасно, конечно! — совсем сбилась.

— Стихи?

— Откуда ты знаешь?

— Можно я приеду? — я отчаянно захотел счастья.

— Прямо сейчас? — она не переставала удивлять меня своей непонятливостью.

— Да сейчас! — почувствовал аритмию. Хотелось что-то делать. Делать и бросать. Комкать и рвать бумагу. Бить посуду. Какая-то ярость, разрушительная энергия разрывала меня на части, покалывала кончики пальцев.

— Но бабушка…

— Она ведь спит?

— Как будто.

— Так что же? Разве нам не надо увидеться?