Исаак Башевис Зингер - Рассказы

Всякая суббота была в радость Шмулю-Лейбеле и Шоше, но особенно наслаждались они субботой в зимнее время. Поскольку день перед субботним вечером короткий, а в четверг Шоше допоздна работала, в ночь с четверга на пятницу они со Шмулем-Лейбеле не ложились спать. Шоше замешивала тесто в кадке, покрывала его материей, а сверху клала подушку, чтобы лучше подошло. Затем она разжигала лучиной печь и укладывала в нее сухой хворост. Ставни в доме были закрыты, дверь заперта. Постель не убирали, чтобы на рассвете лечь подремать. До самого рассвета, при свече, Шоше готовила субботнюю трапезу. Она ощипывала курицу или гуся, если удавалось недорого купить, вымачивала и солила птицу и соскребала с нее жир. Поджаривала на раскаленных углях печенку для Шмуля-Лейбеле и пекла ему небольшую субботнюю халу. Иногда она лепила на хлебе из теста надпись — свое собственное имя — и тогда Шмуль-Лейбеле поддразнивал ее: "Шоше, я тебя ем. Шоше, я тебя уже проглотил". Любя тепло, Шмуль-Лейбеле забирался на печку и смотрел оттуда, как жена варила, пекла, мыла, прополаскивала, отбивала и резала. Субботний хлеб получался пышный и поджаристый. Шоше умела заплетать халу так быстро, что она, казалось, плясала у Шмуля-Лейбеле перед глазами. Хозяйка ловко орудовала лопаточками, кочергой, половником и гусиным перышком; иной раз она даже хватала горящий уголь голыми руками. Горшки кипели и бурлили. Иногда капля супа, выбежавшая через край, скворчала на раскаленной плите. Неутомимо стрекотал сверчок. Хотя Шмуль-Лейбеле недавно отужинал, у него снова разыгрывался аппетит, и Шоше подкладывала ему то куриное горлышко, то печенье, то сливу из компота, то кусочек тушеного мяса. При этом она шутливо укоряла его за обжорство. Когда же он пытался оправдываться, она восклицала: "Ох, горе мне, грешнице, я тебя голодом заморила…"

На рассвете, изнемогая от усталости, они ложились спать. Зато на следующий день Шоше не приходилось надрываться, и она с молитвой зажигала субботние свечи за четверть часа до заката.

История, которую мы хотим рассказать, случилась в самую короткую пятницу в году. Всю ночь шел снег, он засыпал дом по самые окна и завалил дверь. Как всегда, Шоше и Шмуль-Лейбеле трудились всю ночь, а под утро уснули. Встали они позже обычного, ибо не слышали петушиного крика; к тому же окна так плотно залепило снегом и льдом, что в доме было темно как ночью. Прочитав шепотом "Благодарю Тебя", [119] "Благодарю Тебя" — начальные слова первой утренней молитвы. Шмуль-Лейбеле взял лопату и метлу и вышел во двор. Он расчистил дорожку перед домом и принес воды из колодца. Поскольку срочных заказов не было, он решил сегодня вообще не приниматься за работу. Сходил в синагогу, помолился, потом позавтракал и отправился в баню. На дворе стоял мороз, и мывшиеся в бане мужчины непрерывно покрикивали: "Пару! Пару!" Банщик выливал на раскаленные камни ведро за ведром, пар становился все гуще. Шмуль-Лейбеле разыскал жиденький веник, влез на верхнюю полку и стал нахлестывать себя, пока кожа не запылала огнем. Из бани он побежал в синагогу, где служка уже подмел пол и посыпал его песком. Шмуль-Лейбеле расставил по местам свечи и помог служке накрыть столы скатертями. Затем он вернулся домой и надел субботнюю одежду. Шоше, как раз закончившая еженедельную стирку, дала ему свежую рубаху, малый таллит [120] Малый таллит — прямоугольник из шерстяной или ситцевой ткани с вырезом для шеи и с кистями (цицит) по углам, который ортодоксальные евреи носят под одеждой. и чистые носки. Она произнесла благословение над свечами, и по всему дому разлилось субботнее благолепие. На Шоше был шелковый платок с серебряными блестками, желто-серое платье и лакированные остроносые туфли. На шее у нее была цепочка, которую мать Шмуля-Лейбеле, мир праху ее, подарила невестке при подписании брачного контракта. На указательном пальце сверкало обручальное кольцо. Пламя свечей отражалось в оконных стеклах, и Шмулю-Лейбеле казалось, что там, снаружи, была вторая такая же комната, и вторая Шоше зажигала там субботние свечи. Ему страстно хотелось сказать жене, что она полна благодати, но уже не оставалось времени, ибо в молитвеннике специально указывалось, что пристойно и похвально являться на богослужение в числе первых десяти человек. Шмуль-Лейбеле успел прийти к молитве как раз десятым. Верующие хором произнесли слова Песни Песней, затем кантор [121] Кантор — лицо, ведущее синагогальное богослужение. пропел "Благодарность возгласим" и "О, возрадуемся". Шмуль-Лейбеле молился с жаром. Сладко ему было произносить знакомые слова, они, казалось, слетали с его уст сами собой, неслись к восточной стене синагоги, порхали над вышитой завесой перед Святым Ковчегом, над золочеными львами и скрижалями с десятью заповедями, и воспаряли к потолку, расписанному изображением двенадцати созвездий. А оттуда молитвы его несомненно возносились прямо к трону Всевышнего.

Кантор пел: "Гряди, возлюбленная моя!", и Шмуль-Лейбеле подпевал ему трубным голосом. Затем начались молитвы, и мужчины читали вслух "Долг наш вознести хвалу…", а Шмуль-Лейбеле прибавил еще "Господь Вселенной". В конце он всех поздравил с наступлением Субботы — раввина, резника, главу общины, помощника раввина, всех присутствующих. Мальчишки из хедера кричали: "Доброй субботы, Шмуль-Лейбеле!" и корчили ему рожи, но Шмуль-Лейбеле отвечал им с улыбкой и порой даже ласково трепал какого-нибудь мальчишку по щеке. Потом он отправился домой. Снегу навалило столько, что едва виднелись очертания крыш, местечко тонуло в белизне. Низкое небо, весь день затянутое тучами, к ночи прояснело. Сквозь белые облака проглянула полная луна, и снег засверкал, как при дневном свете. Края облаков на западе еще розовели отблесками заходящего солнца. Звезды в эту пятницу казались больше и ярче, и все местечко чудесным образом сливалось с небесами. Домишко Шмуля-Лейбеле, стоявший недалеко от синагоги, словно висел в воздухе, напоминая слова Писания: "В пустом пространстве подвесил Он землю". Шмуль-Лейбеле шагал неспешно, ибо закон запрещает человеку торопиться прочь от святилища. Но он страстно желал очутиться дома. "Как знать, — думал он, — вдруг Шоше заболела? Или вдруг она пошла за водой и, Боже упаси, упала в колодец? Сохрани нас Господь, сколько всяких несчастий подстерегает человека!"

У порога он потоптался, отряхивая снег, затем открыл дверь и увидел Шоше. Комната показалась ему райским уголком. Печка блистала свежей побелкой, субботние свечи ярко горели в медных подсвечниках. Запахи субботнего ужина смешивались с ароматами из запечатанной духовки. Шоше сидела на скамье, поджидая мужа, и щеки ее сияли свежестью, как у юной девушки. Шмуль-Лейбеле поздравил ее с субботой, и она, в свою очередь, пожелала ему, чтобы весь год у него был удачным. Он начал напевать "Мир вам, добрые ангелы…" Распрощавшись с ангелами, незримо сопровождающими каждого еврея при выходе из синагоги, он прочел "Женщина, достойная похвал". Как глубоко ощущал он смысл каждого слова! В будни он часто читал это славословие на идише, и каждый раз заново поражался, как удивительно оно подходит Шоше.