Татьяна Москвина - Смерть это все мужчины

– Эмилия! А где результаты твоих пластических мытарств?

– Ты что! Вот гляди, я пока в бандаже, но всё равно видно – а талия! Бёдра!

Может, новая фигура Эми и была хороша, но правдоподобие она утратила окончательно.

– Здорово. Ты как нарисованная. Как жена кролика Роджера – мечта пьяного подростка. Глаза – во такие, буфера – во такие, талия – во…

– Это моё тело!

– Уже вроде как и не очень твоё. Это произведение искусства. Целая цивилизация трудилась.

– Шурик… – и крошка осторожно посмотрела мне в глаза. – Ты уйдёшь от Егора?

– Э-э, вот оно что.

– Что – вот оно что? Я просто так спросила. Раз ты говоришь – у тебя чувство…

– Девочка, оставьте ваши наивные хитрости.

Опять совершенно не хотелось есть. Но надо себя заставить. Хотя бы йогурт.

За окном расстилалось пасмурное небо. Ровное, серое, беспросветное. Но потеплело. Было тихо, только чья-то сигнализация орала матом.

– Крошка, я пока место не освобождала. Мужчина занят. У меня, кстати, наворот. Я же видела Коваленского, и он предложил восстановить наш брак.

– Оп-па! – повеселела крошка. – Ну, а ты?

– Я его убила.

– Шурик, расскажи нормально. Где встретились, как, что. Будь человеком! Я тебе всё рассказываю.

– Это верно. Слава богу, я ничего не помню из твоих рассказов. В них слишком много жильцов на квадратный метр твоей площади. Встретились мы… случайно, в кафе возле редакции. Он меня одобрил – стильно, говорит, выглядишь – и предложил опять жить вместе. Он ремонтирует квартиру. Ту самую, где мы жили. Позавчера я туда заходила, мы ездили… в одни гости. Я ещё ничего не решила.

Вот, оказывается, как всё чудненько можно изложить – в двух словах.

– А тот, другой человек тебе что-нибудь предложил?

– Нет. Да ему и нечего предлагать. Если их всех – Льва, Егора, Андрюшу – сложить вместе, будет универсальный космический мужчина для любых нужд. Но они вот не складываются.

– Допустим, – задумалась Крошка, – ты вернёшься к мужу. Это разумней всего. А с этим новым будешь встречаться так, для души. Но при этом раскладе Егор выпадает…

– И достаётся тебе. Фигушки, никого не отдам. Или – всех брошу. Или не знаю, отстань. Я сейчас невменяема.

Джинсы – придётся надеть для удобства, всё-таки отправляюсь в путешествие. Вообще-то я брюк не ношу, мне кажется, нет ничего более нелепого и анекдотичного, чем женщина, застёгивающая ширинку. Жалкие уловки раба, подражающего господину. Зелёный свитер, кроссовки. А что с собой? Возьму всё-таки красивое платье и туфли, побаловать моё сердечко. Что-то телефон его не отвечает – наверное, спит ещё.

– Ты куда едешь?

– Не скажу. Не доверяю я женщинам, ищущим судьбу.

Крошка зло улыбнулась.

– Шур, а ты вообще кому-нибудь доверяешь? Я сейчас, б…, еду в аэропорт, сажусь на ближайший рейс, и ты меня, на х…, не увидишь.

Чёрт, жалко стало дуру.

– Крошка моя, прости, видишь, какая история… Ты нынче в самое пекло попала. Жизнь моя ломается, крепость моя разрушена, и что-то хлынуло и несёт меня… Я чувствую, что могу погибнуть. Или стать такой сильной и настоящей, какой никогда не была. Я всё одна, одна, и всё «я», «я», «я»… И вдруг я соединилась с другим, забылась, потеряла границы, и это так хорошо. Пойми меня хоть чуточку. И хочешь – оставайся, живи, я тебе ключ дам.

Эмилия Смирнова засопела растроганно и шумно.

– Я тебя люблю, Шур. Я боюсь, что этот твой новый мужик – засада какая-то. Ты что-то придумала, чего нету. Я же их знаю… Спасибо, что предложила остаться, ты всегда была человек, но я поеду, там у меня одна темка есть, нельзя надолго оставлять, там девки ходят, вертят клювом… ты говоришь – я одна, и всё я, я, я… Это у всех людей, Шурик… Внутри так и живём, а если видишь себя со стороны, значит, кто-то помер – или ты, или оно.

Поехали с орехами. Народу в поезде изобильно, и у всех такой вид, будто им куда-то надобно. И куда им надобно? Вот я осмысленно еду – на встречу с любимым человеком. Резон? Резон. А они куда тащатся? Неужели они кого-то любят, с кем-то спят. Трудно вообразить. Почему тогда они такие скучные, запылённые, придавленные? Вот эти две простоволосые девчонки в одинаковых кожанках и кратких юбках, они, наверное… Но так, несерьёзно. Для здоровья, как говорится.

Лица, лица. Смотрю в них. Это и есть – Ра-си-я. Что в ней? Есть ли надежда? Диагноз-то ясен: ослабленный иммунитет к всяческой заразе. Болела рабством, имперской спесью, коммунизмом, а теперь? Как называется эта болезнь? Воплотившийся коммунистический кошмар: бытие стало определять сознание, материя задавила дух. Иметь – значит быть! Вот когда сказалось-то, а те, первые, ещё Закон Божий учили и знали, что вытворяли, романтики с топорами. Прогноз немудрён: либо помрём, либо выздоровеем.

Ничто так не печалит меня, как отсутствие благородных людей – благородных мужчин, благородных женщин. Тех, кто не может взять чужое, изменить слову, дать пустое обещание, обмануть доверившегося, лгать, потакать своим порокам, презирать бедных, бросать детей, оскорблять любовь, сводить весь мир к выгоде, пачкать душу ненавистью к другим народам, издеваться над познанием, творчеством, бескорыстием… Илья Ефимович, друг мой, неплохой человечек, но – маленький, обиженный, нет в нём красоты. Ваня и Фаня? Славные женщины, но очень уж замотанные своей битвой за жизнь. Андрюша? Да, он, вероятно, из породы благородных людей. Во всяком случае, в нём есть чистота – тот осколок зеркала, куда может ударить белый свет.

Мы ведь только стёклышки в пыли, мы вспыхиваем от благодатных лучей и гаснем в грязи и ночи, тьма неизбежна, а вот грязь истребима. Чистите дух, умывайте душу, следите за правильным питанием разума и чувств

Куда вы едете, люди? Сидят, разговаривают, читают ерунду какую-то. Когда объявили, что будет принят новый гимн России, я – так, для развлечения – сочинила свой, на мотив Глинки разумеется.

Но это как-то очень красиво-сладко получилось: не на русские зубы. Такое небось в небесной России распевают, а для нас сгодится ржавая советская бетономешалка композитора Александрова, набитая скользким фальшаком от поэта Михалкова. Нормальная идея всех неблагородных правителей: связать времена ложью…