Татьяна Москвина - Смерть это все мужчины

Соломон, Соломон, премудрый Соломон, благословенный царь, которому Господь дал всё, что же было с тобой дальше?

Песок и солнце, ярь меди, лик льва на золотом щите, жар и томление. Всякий день клонится к закату, и гниют самые спелые плоды. Всё, что расцвело, – отцветёт, и падёт всё, что созрело.

Построен Дом для Бога и Дом для Царя. На дворе у Царя – триста жён, семьсот наложниц и девиц без числа. Иноземки молятся своим богам – Царь разрешил. Он и сам всё реже ходит в Дом для Бога, на дворе молиться удобней, да и боги у жён – забавные, причудливые, недобрые. Интересно.

Соломон, где же твоя Суламита? У тебя была великая любовь – а ты завёл девиц без числа? Соломон, у тебя был единственный Бог, давший тебе всё, – а ты молишься чужеземным идолам? Что с тобой сталось, премудрый Соломон? Ты пресытился благословением, объелся счастьем! Тебе скучно, Соломон…

Началось падение Царства. Удручённый Господь не мог отобрать уже данное благословение, но обещал отобрать Царство у сыновей Соломона. Надвинулись враги, подвели идолы, разбежались жёны, обветшал

Дом для Царя, прекратились справедливые суды, зароптал народ.

Соломон, Соломон, премудрый Соломон, благословенный царь, которому Господь дал всё, что же было с тобой дальше?

А дальше было вот что. Удалившись от дел, Соломон, видимо, уединился и сочинил книгу великого разочарования – Книгу Экклезиаста. Это заверченное имя – всего лишь псевдоним позднего, так сказать, Соломона. Но это тот же могучий, страстный голос, ранее певший свою Песню Песней, а теперь стенающий о суете сует, голос царя и поэта, сына царя и поэта, которому было дано испытать всё – предельную полноту бытия и предельную скорбь утраты. Голос того, кто разменял единственную любовь на бесчисленные наслаждения. Изведавший всё любимчик и счастливец, говоривший с Богом, построивший для него Дом, в котором Тот милостиво согласился иногда жить, познавший небывалую страсть и неземное вдохновение, приманивший в своё Царство избыток солнца и злата – он сказал неопровержимый приговор земному уделу человека. Он, а не страдалец Иов! Он, премудрый Соломон, проклял – время! Время, обесценивающее все труды и надежды человека, смерть, равняющую благословенного с проклятым – в прахе всех дел. Но не знаменитые чеканные афоризмы про суету сует, время собирать камни и отсутствие чего-либо нового под Солнцем изумительней всего, а горестные слова, в которых любимчик признаёт свою ошибку:

– Ибо что пользы человеку, если он приобретёт весь мир, а душу свою потеряет?

Эх, Соломон, Соломон…

По итогам эксперимента в верхах было принято мудрое решение, а именно: до скончания времени более никому и никогда не давать – всё.

А вот что, схожу-ка я в церковь. Здесь недалеко, между Лахтой и Ольгином, есть славная деревянная церквушечка, выкрашенная в ярко-голубой цвет. Там служат только по праздникам, субботам и воскресеньям, но сегодня как раз воскресенье. Уже около пяти часов, но попробую успеть.

Эта церковь пленила меня объявлением, вывешенным у неизбежного ценника, – сколько за венчание, сколько за отпевание… «Отсутствие денег не является препятствием к исполнению служб». Суммы взимались небольшие, но вот если нужда – исполним, дескать, Христа ради, а ведь может случиться нужда. Жить исправной церковной жизнью я не могу, но зайти имею право – я крещёная и верующая. Еретичка, правда. Да какая же осанна без анафемы и глория без аутодафе?

О-о. Когда вставала с дивана, поясницу и низ живота прожгла боль. Это что ещё такое? Не простудила ли почки вчера, под ледяным-то душем. Как я неосторожна. Случись что – ну кому я буду нужна? В моём положении должен быть культ здоровья. Чёрт, больно. Пойду потихонечку. Платок не забыть – возьму цветастый, русский.

Да, служба началась. Как скромно тут и достойно.

Женский хор, понятно, из окрестных жительниц. Лахтинские женщины обычно торгуют вдоль трассы цветами. После Зеленогорска – там уже можно картошку поймать или грибы, а здесь в сезон всегда только цветы. Цветы и песнопения, милое дело… Надо поставить свечки за здоровье Коваленского, побольше. Молебен заказать особый. Что ещё можно сделать? Попросить прощения. Да, Господи, прости меня, я не сдержалась. Никак мне не укротить свою природу, свою вечно тревожную душу – не обуздать. Я ведь не желала ему смерти, я так, от обиды, чтобы разрядиться, излить гнев… Я раскаиваюсь, правда. Я постараюсь больше никогда так не делать. Я не судья, только Ты судья.

Хорошо служат – всё слышно, всё ясно. Господи, прости меня и пошли здоровья и счастья Льву Коваленскому. Это мой муж всё-таки, хоть мы и не венчались. Пусть будет здоров и счастлив, без меня только… Боже мой, это что. Опять боль, и… ошибиться трудно. Это ощущение я давно знаю. Да почему, с какой стати, это должно быть через неделю самое раннее.

Мама дорогая, кровь пошла. Да как – пролилась на пол. Окропила церковь, нечего сказать, позор какой. Надо срочно домой.

Слава богу, подвезли, и сиденья были чёрные, кожаные – водитель ничего не заметил. Вот я с утра чувствовала что-то не то в теле. Конечно, разве можно так над собой издеваться, как я вчера? Найти лекарства, у меня кое-что есть на случай, когда уж очень заливает.

А я сегодня вспоминала про эту кровь, вот и она, легка на помине.

Лечь и замереть. Так, а если не остановится? Тогда звонить Егорке, пусть везёт в больницу, пусть видит, что мы неравны – равны не мы. Допрашивать меня вздумал. Укорять. Правды искать. Да за мной ухаживать надо, как за цветком или собакой. На что я гожусь? Ох ты, как больно. Хоть бы поговорить с кем…

– Ты где? Можешь говорить?

– Могу, я по улице бегу, Алькин, ты как?

– Я не очень. Что-то мне… нехорошо.

– Давай встретимся, я на Приморскую сейчас топаю, на одну халтуру.

– Нет, Андрюша, я никуда не могу пойти. Здоровье не позволяет.

– А что с тобой?

Нет, не могу сказать. Проклятое табу. И зачем? Не стану же я его сюда, в Егоркину квартиру, звать.

– Да ничего страшного, простудилась вчера.

– А лекарства у тебя есть?

– Есть. Всё есть. Тебя только нет.

– Ну, я со временем буду. Я материализуюсь!

– Ладно. Целую.

– Аналогично!

Позвонила зачем-то Льву – телефон выключен. Да, он же за городом, с немцами, звал, помню…

– Фанька? Как хорошо, что вы дома. Фань, у меня началось сильное кровотечение, что делать? С чего беременная, откуда. Наверное, простудилась вчера. Легла, конечно. Лёд сейчас положу. Стёпа привезёт? Ой, ты что, ребёночка так далеко гонять. Ты закажи такси, я оплачу и туда, и обратно. У меня есть деньги, Фань. Спасибо, зайка.

Ну, будем ждать Стёпу с лекарствами. Может, побеседовать со своим телом, уговорить его смириться, затихнуть? Потекла прямо в церкви – красота. То-то нас в алтарь не пускают – из чисто гигиенических соображений.