Илья Игнатьев - 13 с половиной… История первой встречи.

- Мазила, бль! Хто ж так стреляет! В пятку, бль… Дай сюда, ё-моё, я сам… доверить ничо никому нельзя…

Мы с Митькой боремся за «винтовку», за право меня «пристрелить из жалости», - и мы в сугробе! И… прикиньте, господа мои, у меня встал! Я ошизел! А приятно было, - знаете как? Крыша сразу съехала… да уж, «где мои 13 лет»… Мне сейчас кажется, что Митька ещё у касс меня приметил, - и заметил. Не знаю, мы с ним никогда на эту тему не говорили, - случилось, и случилось, - мы любим, - чего говорить-то? Жаль. Сейчас мне жаль, - о многом мы не считали нужным говорить, многое подразумевалось само собой, - и сейчас очень мне этого жаль, этих «неслучившихся разговоров»…

- А ты кто? В смысле, ты учишься?

- Студент.

А-а, наш Горный, - тогда ещё просто институт, но и тогда уже крупнейший в стране, - за углом, на пл.Ленина, - ясно. Он оттуда. А интересно…

- Да? Клёво. Я в седьмом… труды отменили, прикинь… Меня Илья зовут…

- Дим… Митя. Дома меня Митей зовут…

- Да? Митя… А меня…

- Погоди, Илья, я снег с куртки тебе отряхну… Да не крутись ты…

- Угу… вот, а меня ещё Женька, гад, - брат это мой, - Занозой называет, - и батя даже, иногда… когда достану его. А мама, - нет.

- Ну, это понятно… А почему «Заноза»?

- А вот спроси его! Говорю же, - гад. Ну, нет, - так-то он ничо, мы с ним нормально, он классный у меня, Мить, и тоже, в Горном. На 4-м курсе уже, на технологическом… Герасимов Женька, - знаешь?

- Нет… Наверно, нет. Я на 2-м, с металлургического… Герасимов, - это твоя фамилия?

- Ну. А я…

- Что?

И вот, господа мои, я рассказал Митьке, что хочу быть археологом, что занимаюсь боксом, - он удивился! - не поверил! - я разозлился! - тут же! - хм, меня ведь и за это ещё брат Занозой прозвал, моментально я впивался! - и:

- Вот в челюсть зах@ячу прямой щас! Большой, думаешь? Или в печень крюк повешу, - сразу поверишь! У Джиганшина занимаюсь, - в натуре говорю!

- Да верю, верю! Надо же, - точно, Заноза…

- Так. Апперкот, значит…

- Ой, боюсь, боюсь…

И мы снова в сугробе … Да. И клянусь Вам, господа, что это всё до последнего слова, правда! В смысле, почти дословно я передаю эти разговоры, - запомнились. И ничего, кстати, удивительного…

А ещё я сейчас очень доволен, что не рассказал Митьке сразу же про своих родителей, - про отца, точнее, - ведь могло сразу же всё закончится, и не начавшись. А всё дело в том, что мой отец, Илья Григорьевич, - он умер в 84-м, от рака, мне 18 уже (ещё) было, - он работал в уголовке. Следаком. Тогда капитан, ушёл майором, начальником отдела, - известный был в городе человек, - и я не рассказал, прикиньте! Этот восклицательный знак потому, что я обычно сразу про отца рассказывал, - гордился? - и посейчас горжусь! - но не в этом дело, - просто мы с отцом были ДРУЗЬЯ, - вот точь-в-точь, как иногда герои в моих рассказах и повестях, - но ведь не каждому расскажешь, - да и как рассказать об этом, чтобы понятно было? - а похвастать, ой, как охота всегда было! - вот я и говорил сразу, кто мой отец… Сейчас вырос, и научился рассказывать так, как надо, - и рассказываю, но мне сейчас 41 год, а тогда было тринадцать с половиной, - «почти четырнадцать»! - так я говорил…

Но вот Митьке я не сказал, что мой батя мент, и довольно важный в городе мент, - и сейчас я доволен, хоть и не знаю, почему я не рассказал. Когда Митька узнал это, - через три дня дело было, - хм, видели бы Вы его лицо! - понимаете, да? - но Митька тогда уже пропал, я занозой сидел у него в сердце, - я ж умею! - и… И всё, Митька не отступил. Хм, а батю моего он всегда… не опасался даже, а именно побаивался. И правильно делал, кстати! Я как что, сразу же: - папе скажу, он те, заразе, рога отшибёт! Скотина я, конечно, тогда был... Но скотиной я был совершенно неотразимой, - бедный, бедный Митька… Батя к нему, в отличие от моего брата, относился очень даже хорошо, - потом расскажу.

А через неделю я к нему в трусы залез. Я сам, первый, - потому что не реши я тогда быть первым, то очень даже может быть, что ничего бы и не было…

Итак, я к нему, к Мите, первый в трусы залез. Да-да, не боясь показаться испорченным донельзя с детства, повторяю: - именно я, а не наоборот, первый залез к Митьке в трусы! Сам бы он так и не решился, и не то, чтобы он боялся моего бати, - ну, это-то тоже, - но тут много ещё чего было, что мешало ему быть со мной первым, вообще, посмелее быть со мной… Много: - его стеснительность, необычная даже тогда для 19-летнего парня; его нежелание меня хоть как-то, не то, чтобы напугать, - обидеть и расстроить даже! Порядочность, - вот что это. НО!!! Да, разумеется, это качество из важнейших и наилучших, как сказали бы в Риме, - но… не в нашем же с ним случае! Не со мной! И ни черта бы и не было у нас, - главного не случилось бы в моей, да и в его жизни! - не залезь я ему в трусы сам, первым.

А как мне хотелось! Уже через неделю мне этого захотелось, - представьте себе, господа мои! Ну, не то, чтобы… вот же привязалось, блин! - «не то, чтобы», - так вот, главным образом мне хотелось к нему в трусы, и дальше, до конца, потому… потому что я хотел так заявить на него свои права! Я не жадный, и не собственник, - но именно тогда, с Митькой, я таким и был. Ведь первый же раз! Пусть тогда этот суперклассный парень совсем моим будет, по-настоящему чтобы, совсем-совсем моим! И чтобы уж никуда от меня… Чтобы принадлежал мне. Чтобы у меня был свой, собственный «Митька», - и именно такой вот, конкретный Митька Берг, - такой вот, - умный, красивый, - и главное, - любящий меня до потери вразумительной речи! Краснеющий, стоило только нам с ним начать бороться, или нечаянно, - хм, «нечаянно», как же! - задевшего меня… за что либо. За попку, за бедро… ну. И там. Ха, - «там»! Митька, когда мне «случайно» рукой по члену проводил, - да какой там ещё тогда и «член»-то! - он чуть чувств не лишался, но успевал, разумеется, убрать руку быстрее, - дурачок 19-летний, - чем у меня, соответственно, успевал встать! А вставал. Нормально так вставал, не хуже, чем по утрам… м-м, и в душе, тоже… и тут вставал, в трусах… Бль… какая-то «Поэма о трусах» у меня тут получается! Ну, ничего, попозже будет и о плавках…

Итак, трусы. То, что Митька хочет мне залезть в трусы, - кстати, тогда я белые предпочитал, хоть и достать их было непросто, - сейчас-то похрену как-то… - так вот, то, что он мне до судорог, до головной боли, до ломоты в висках хочет в них залезть, - это я распрекрасно понимал. И принимал, кстати, как должное! А чо тут не понять-то? Тоже мне, тайны Мироздания, - пусть над этим… хи-хи, астрофизики там, хи-хи, головы ломают, - а я, в «почти четырнадцать» распрекрасно всё насчёт Митьки понял, - и повторю, главное, - принял!

По-онял… Боролись когда мы с ним, и побеждал когда я его, - а побеждал я Митьку почти всегда! - это ж Митька был, - и понимал, когда усаживался ему на грудь, и смотрел, улыбаясь до ушей, - но победительно смотрел в его синющие глазищи, и сам при этом плавился и оплавлялся от неведомого ни с кем до того, - даже с Вовкой Р-вым счастья… А этот: - глазищами своими, тёмно-синими, - ХЛОП-ХЛОП…