Владимир Спектр - Face control

14:20. Где-то к югу от моей конторы, на улице Наметкина, в офисах банка «Альянс» сидят на общем совещании мои инвесторы Федосовы. Они получают крепких, увесистых пиздюлей за малые обороты от вложенных в рекламу средств, явную невозможность быстрого возврата денег и неосмотрительность в выборе партнеров по бизнесу.

15:40. Иван Федосов, впервые за последние три дня, дозванивается до меня и нудно вещает о необходимости увеличения процента продаваемости рекламных поверхностей, расширения клиентской базы, общем повышении профессионального уровня сотрудников. Делаю вид, что искренне сопереживаю его исканиям, стараясь как можно быстрее отделаться.

17:00. Не выдерживаю и еду в Кунцево, в квартиру Светкиных родителей. Опять звонит Бурзум. Ссылаясь на ужасную занятость, обещаю перезвонить в ближайшее время. «Если Света сейчас пошлет меня, то пойду с Бурзум тусоваться», – холодок пробирает до костей из-за столь неопрятных мыслишек. «Да на хуя они тебе обе нужны? – думается внезапно. – Все равно ты один, с кем бы ты ни был. Присутствует всего лишь иллюзия общности, К тому же вы вечно находитесь по разные стороны баррикад. В современном мире все обречены на вечную борьбу. Война проистекает тихо, почти незаметно, лишь иногда выливаясь в открытые стычки. Чтобы победить, необходимо быть великим лицемером и циником, уметь рассчитать каждый свой следующий шаг, не оглядываясь на чувства и веру в справедливость. Справедливости не бывает, так же как нет любви и преданности – все только цифры, химия и физика на фоне общей человеческой привязанности. Желание быть с кем-то всегда продиктовано человеческой слабостью, необходимостью в трудную минуту схватиться за чью-то руку и укрыться в чьих-то объятьях. Рассуждая здраво и трезво, всегда приходишь к выводу, что лучший способ преодолевать трудности – не обращаться за помощью к „близким“, чтобы не усугублять свое положение истраченными впустую нервами. Надо уметь спокойно и равнодушно встречать беды в одиночестве, держа про себя в уме это самое одиночество не как отчаянную реальность, а как высшую божественную благодать, доступную к пониманию лишь единицам».

Истринская улица встречает обыденным унынием обветшалых заводских заборов, поблекших, отсыревших пятиэтажек, полуразрушенным зданием булочной на углу. Солнце давно спряталось, и недавняя весна оборачивается поздней осенью, блядовитая стройная школьница превращается в старую разъебанную привокзальную шлюху, отдающуюся пассажирам пригородных поездов за стакан отвратительного портвейна. С омерзением въезжаю в нужный мне двор и паркуюсь возле веками не убираемой кучи бытового мусора. Маленькие пролетарские дети весело ползают по ней, напоминая озабоченных строительством нового жилья муравьев. Помнится, еще в детстве, читая сборник документов вермахта, я натолкнулся на интереснейшие заметки, подписанные самим рейхслейтером Борманом. Описывая свои впечатления от поездки по расположенным вблизи ставки фюрера украинским колхозам, Борман уделил особое внимание крестьянским детям:

«<���…> Дети <���…> светловолосы и голубоглазы, они толстощекие и круглотелые, так что выглядят поистине мило… По внешности нельзя предположить, сколь сильно впоследствии опошляются и огрубляются их лица. Кроме того… здесь нигде не видно людей в очках, у большинства отличные зубы, и похоже, что все они, обладают отличным здоровьем…». (В.И.Дашичев «Банкротство стратегии германского фашизма»).

Думаю, что такие наблюдения касаются не только славянских народов. Детям рабочих и крестьян неведомы интеллигентские недуги вроде астмы, псориаза и депрессий. Крепкие в физическом развитии и устойчивые психически, пролетарские отпрыски вызывают во мне отвращение похожестью на своих родителей. Иногда кажется, что где-то в глубинах Трехгорной мануфактуры, завода им. Лихачева или других производственных площадей скрыты огромные человеческие инкубаторы. Молодые пары несут своих новорожденных младенцев и сдают техникам-операторам – пьяненьким мужичкам без определенного возраста в промасленных серо-голубых халатах. Младенцев укладывают в пронумерованные ячейки, и начинается процесс унификации. Через несколько месяцев счастливые семьи получат своих детей обратно со штампом ОТК под правой лопаткой. Они будут учиться в школах и ПТУ, ходить в походы с классным руководителем, гордиться историей России, любить березки и кокошники, гонять мяч и играть в дочки-матери, шататься по улицам, сбиваясь в дворовые стаи, слушать группу «Отпетые мошенники», подсаживать друг друга на дешевую наркоту, говорить словами ведущих MTV, убивать мальчиков и насиловать девочек из пятипроцентного околоинтеллигентского слоя. Большинство из них будет растиражировано по всевозможным заводам, фабрикам, свинофермам и овощным базам. Немногие, вопреки всему сохранившие индивидуальность, пронесут ее сквозь свою жизнь как знамя и превратятся в криминальных авторитетов, серийных маньяков, средней популярности звезд эстрады и футболистов.

17:15. На пороге открытой двери стоит Света, такая маленькая и осунувшаяся, в своем детском розовом халатике, что я испытываю почти отеческую любовь и сострадание.

– Чего тебе надо? – она говорит тихо, но твердо.

– Давай поговорим, – я делаю шаг, чтобы пройти в квартиру.

– О чем?

– Хотел тебе все объяснить, да и просто соскучился.

– Не смеши меня.

– Можно, я войду?

– Зачем?

– Мне надо сказать…

– Если надо, то говори прямо здесь.

Я откашливаюсь, якобы собираясь с мыслями, хотя на самом деле голова пуста, как барабан, говорить ничего не хочется, я ощущаю апатию и похуизм относительно дальнейшего развития событий. Наконец, сконцентрировавшись, пытаясь спрятать безразличие за театральностью нервных жестов, я говорю:

– Ты рубишь с плеча, не разобравшись. Я уезжал в командировку, в Калугу и не мог позвонить. Мудак Аркатов должен был вас оповестить, но забыл. Теперь, из-за его идиотизма, ты возомнила невесть что и бросила меня. Я пытался дозвониться до тебя каждый день, не ехал лишь потому, что боялся не застать дома и быть обреченным выслушивать идиотские сентенции твоих родственников.

– Ты можешь рассказывать все что угодно и кому угодно. Я знаю тебя слишком хорошо, ты просто завис у какой-то очередной суки, обширялся и ничего несоображал. Прибереги этот детский лепет для своей мамочки, я на него не ведусь.

– А где Саша?

– Что это с тобой произошло, твой сын ведь давно тебя не интересует. Нам точно надо развестись, тогда ты больше будешь времени с ребенком проводить.

– Что ты несешь, – говорю я, а сам думаю: «Конечно, ты не хочешь разводиться, иначе разговор бы был иным. Ты просто ждешь, когда я бухнусь перед тобой на колени и примусь молить о прощении. С чистым сердцем ты прижмешь меня к себе, мы погрузим твои вещи в машину и поедем домой. На хуй мне это не надо. Развод так развод, сейчас попрощаюсь и уеду домой».