Авраам Иехошуа - Вечерний поезд в Ятире

Ночь, канун бури. Колдовские искры холода рассекают прозрачный воздух. Я весь подбираюсь, прежде чем перепрыгнуть через большие камни, лежащие поперек тропинки, я знаю каждый камень, но ноги у меня вялые, плохо слушаются.

Станционный дом потонул во тьме, мы останавливаемся у железной двери, не решаясь вот так, с налету, стучаться в дверь в тишине ночи. Бердон в замешательстве, он неуверенной рукой проводит по мокрым от росы рычагам, которым начальник станции придал нужное положение. Он смотрит на Зиву вопросительно. Та молча протягивает к двери белую тонкую руку, ладонью негромко стучит по двери. Станционный дом не откликается. Зива ждет и снова стучит, в ответ раздается какое-то шевеление и шарканье шагов Ардити.

— Кто там? — тревожно спрашивает он из-за двери.

— Мы, — торопится нетерпеливая Зива, — открывай скорей!

Ардити с маленьким карманным фонариком в руках открывает нам дверь. Отсвет от карманного фонарика дрожит на его лице. Ардити поражен появлением Бердона в его доме в такой час:

— О… о… Бердон… — Его голос шуршит, как сминаемая бумага. — Поздняя ночь, я не ждал, вы никогда не приходили… вечером.

Заметив смущение старого начальника, Бердон принял мужественный и непреклонный вид, выпростал свою широкую ладонь и потрепал Ардити по плечу; желанным гостем он вошел в дом, а за ним Зива. Когда Ардити заметил меня, своего верного помощника, его лицо потемнело; он не вымолвил ни слова, и молчание разъединило нас.

В монотонности нашей с ним службы уже были сказаны-пересказаны все слова, и связывало нас с ним только то, что непосредственно относилось к нашей скромной работе в железнодорожной компании, и еще кое-что другое, и лучше нам было с ним сейчас не говорить.

Ардити в коротком и обтрепанном ночном одеянии выглядел сконфуженным. Его сутулая спина горбом торчала из ветхой ночной сорочки, и белые ноги красовались во всей своей наготе. Красные слезящиеся глаза все еще были скованы сном. Дрожащими руками он зажег керосиновую лампу около кровати, и вместе со светом, набирающим силу, росли наши тени в большой комнате. Вдруг нам открылась тягостная его старость. Бердон сел за письменный стол начальника станции. Зива, съежившись, пристроилась па стуле возле кровати, а я так и остался стоять у двери, опершись спиной о толстую стену. Закончив возиться с лампой, Ардити сел на кровать, прикрыл краем одеяла босые ноги, как бы пытаясь защититься от неприятного холода, что ощущался здесь, в час ночного визита. Его изумленный взгляд взывал к началу беседы. Бердон придирчиво осмотрел помещение и спросил участливо:

— А что, электричества на станции нет?

— Нет, — поспешил ответить Ардити. — Железнодорожная компания отказывается субсидировать такую захолустную станцию.

Зива и Бердон переглянулись, выражая полное понимание положения старика, Бердон даже качнул головой в сторону Ардити, подтверждая эти слова. Потом принялся перебирать бумаги на столе. Никто и рта не раскрыл, как бы намеренно продолжая держать Ардити в недоумении. Тогда тот сам прервал молчание, спросив слабым голосом:

— По какому вопросу вы пришли?

— По вопросу поезда, — отрапортовала Зива, — скорого поезда, разумеется. — Голос ее оборвался.

Тень легла на лицо Ардити. Бердон раздраженно шевелил густыми усами и, продолжая буравить даль своими маленькими прищуренными глазами, повернулся к Ардити и отчетливо произнес:

— Мы сомневаемся, Ардити, потому и нарушили твой покой в столь поздний час, мы сомневаемся в действенности красного флага в руке твоего преданного помощника. Неужели и впрямь эта красная тряпка способна предотвратить опасность, угрожающую вечернему поезду?

— Красный флаг? — изумился начальник.

— Красный флаг, конечно! — воскликнула Зива, сверкая глазами.

Перепуганный начальник станции искал меня глазами, но, так и не обнаружив меня, спрятавшегося в тени у двери, обернулся к Бердону. Тот был захвачен силой и смелостью идеи:

— Ты, конечно, не задумывался о том, что авария может произойти и со скорым поездом? Начальник станции побледнел.

— Он же не ползет, он несется на полном ходу, — продолжил Бердон изложение невероятного замысла Зивы. — И красный флаг не в силах остановить поезд в роковую минуту. Так вот и пренебрегают интересами самого дорогого на свете материала — человека и пассажира! А пассажир — он человек, и он верит в свои вагоны и в свой путь, и вот мы можем убить в нем эту святую веру, пустить поезд под откос без всякого предупреждения.

На Ардити напала жуткая тревога, он чувствовал, что секретарь клонит не туда, что он исподволь погружает его, Ардити, в иные сферы, но Бердон как раз умолк, повинуясь долгу своей начальственной сдержанности. Ардити склонил голову, погрузился в тень, подумал недолго и простодушно спросил:

— И из-за этого ты хлопочешь, Бердон? Или ты не знаешь? Нет больше катастроф с поездами, нет. Поезд уверенно идет по своему пути, колеса прекрасно движутся по гладким рельсам. Флаги — это традиция далекого прошлого; взмахивая флагом, мы желаем поезду счастливого пути, и не более того, по сути, это дело лишнее.

Бердон на минуту задумался, затем уверенно продолжал беседу:

— Хорошо, Ардити, хорошо говоришь. Лишнее, все лишнее. И мы тоже, встречающие и провожающие поезд, стало быть, лишние. Подумаешь, какая-то обшарпанная деревня. Промчавшийся мимо пейзаж. Все в порядке. Поезд проехал себе, чужой и далекий, и нас как будто это не касается. Нет, мы верны нашему поезду, пламенно верны часу, ради которого живем, в этот час день ставит свою роспись «убыл», и в последнем свете заката появляется наш стальной друг. Так. — Голос секретаря дрогнул, стих, но он не утратил нити повествования. — Итак, все прекрасно.

Молчание повисло в комнате, оно пахло керосином от лампы. Ардити не находил ответных слов. Зива сидела как завороженная, положив голову на обе ладони, и ее голубые глаза неотрывно следили за Бердоном. А тот вдруг навалился животом на стол, вытянул короткую, как бы окаменевшую руку по направлению к Ардити и прошипел, сдерживая крик:

— А задумывался ли ты, Ардити, чего мы ждем из вечера в вечер?

Ардити молчал. Бердон выпрямился, скрестил руки на груди и произнес:

— Ответ прост, — тут он помедлил немного и заключил: — Катастрофы.

— Катастрофы… — подхватила Зива и засветилась, довольная.

— Катастрофы… — отозвался я с порога, не отрывая глаз от затылка моей чистой отроковицы.

— Катастрофы… — склонил начальник станции седую голову, — катастрофы???

— Да, Ардити, — ответил секретарь, — ведь других надежд у нас не осталось, спасибо уважаемым работникам железнодорожной компании. А наши дороги пригодны для катастроф: скалистые уступы… глубокие ущелья…