Леонид Эгги - Островок ГУЛАГа

Долго отстреливался капитан, однако душегубка есть душегубка, слишком уж неустойчива. К тому же запылило с обеих сторон деревеньки: опергруппы спешат на помощь катеру. Разведчик опять за весло. Но слишком уж много стволов направлено на него. Пуля в грудь, пуля в плечо. Он уже на дне лодки, мертвый, но энкавэдэшники все боятся. На большой скорости прошлись катером по душегубке, развернулись – и еще, еще… Страшен был им даже мертвый легендарный беглец.

Так и погиб капитан-разведчик Павле в, оставшись в памяти символом сопротивления неправедному коммунистическому режиму.

…На месте уничтоженного кладбища полным ходом идут строительные работы. Но вскоре они застопорились. Оказывается, все, что строители успевают в спешке сделать, через день-другой поглощает болото. Из какой-то промышленной зоны доставили паровой экскаватор и начали рыть траншеи для осушения. И опять: полным-полно костей. Черепа, как на капустном поле кочаны – по всему бывшему кладбищу. Потом их, помню, пособирали и где-то закопали. Иногда там стояли одинокие фигуры, видимо, поминали покойников. По я туда больше не ходил. Страшно. А тут еще в одной из канав утонул мальчик. После чего взрослые стали поговаривать, что мертвые начали тянуть живых.

А вот и новость. Ликвидируют особую зону, стоящую радом с комендатурой. Как-то неожиданно это для всех. Зэков перегоняют в другие зоны. Когда убрали запретки, пообрезали заостренные колья и разломали забор, нам открылись бараки, точно такие же, в каких живем мы.

Пробегаю как-то мимо пятого барака, слышу окликает дядя Розан, обещая что-то показать. Дяденька он был рассудительный. А главное, всегда разговаривал со мной, как со взрослым, что мне очень нравилось. Так вот, он ведет меня на территорию бывшей особой зоны. Перед нами большой холм. В нем дверь и много-много ступенек вниз, откуда тянет холодом и сыростью.

Дядя Розан берет меня за руку, и мы начинаем спускаться по ступенькам. Чем дальше, тем больше охватывает меня беспокойство, чувство необъяснимого страха, и я все плотнее прижимаюсь к дяде Розану. Внизу еще дверь, и тоже приоткрытая. Заходим, а там места – чуть ли не в полбарака. Сверху и не подумаешь, что тут такой простор. К тому же свет горит.

Осматриваемся. Прямо над нами на высоте двух метров железная балка с кольцами. В углу печь. Справа от нас, только уже у пола, такая же железная балка с кольцами. И три столба – от потолка до пола. Дальше было еще две двери. Дядя Розан открыл одну, жестом приглашая меня посмотреть, что там. Передо мной открылись три или четыре каморки с решетками. За второй дверью – те же камеры. Мне очень хочется уйти отсюда, не то что уйти, а убежать, куда глаза глядят, потому, что ощущение не обмануло, я уже все понял – это была пыточная. Бабушка много рассказывала про злодеев и палачей царя Грозного, как опричники пытали в подвалах свои жертвы, и про этот подвал я также много слышал, как ни молчаливы были его невольные посетители.

– Леня! Ты когда-то спросил, зачем мне японцы нужны были? Вот в этом подвале меня сделали японским шпионом. Дядя Розан помолчал, о чем то задумавшись, здесь много шпионов делали, подняв на дыбу или загоняя под ногти иголки. Много было способов. Молчи, сынок, что мы здесь были.

Что-что, а молчать я умел. Тяну его наверх, к воздуху, к солнцу: тяжело в подвале. Задыхаясь от ужаса, мне видятся прикованные к нижней балке за руки и ноги скрюченные люди. На верхних кольцах висят с вывернутыми руками невольники, а из печки достают раскаленную кочергу и прижимают ее к телу: воняет горелым мясом. Энкавэдэшники требуют признаться в шпионаже. Два энкавэдешника держат арестованного, третий прижимает дверью его пальцы, слышен хруст костей. В стороне еще один, руки его в колодках, а ему вонзают иголки под ногти. Четвертому наручники надевают на кисть, резко бьют по наручнику, а через некоторое, довольно непродолжительное время, человек готов подписать любую бумагу или сходит с ума. Очень гуманный метод – ни битья, ни крови. По слухам, в некоторых спецслужбах этот метод до сих пор не снят с вооружения.

Наконец, мы поднялись наверх. Дядя Розан вновь предупреждает меня, чтобы молчал, и мы расходимся. Каждый со своими мыслями об увиденном.

Через некоторое время подвал разломали, засыпали и построили на этом месте детсад.

Катились своим чередом дни, складывались в месяцы и годы. В один из таких дней, в своей' квартире, на горке, где был парк с Фонтанами, повесился на женском чулке грозный Бологов. Говорят что помогли ему. Не знаю..

По истечении срока спецпоселенцам, ссыльным, высыльным начали выдавать документы на освобождение. Года с 1955 или 1956 потихоньку стали выдавать документы, снимать ограничения – высланным навечно. Многие из них съездили в свои родные места поклониться могилам предков, если таковые остались при новой власти, и почти все вернулись на Север, так как оказались ненужными: более того, они были немым укором в разоренных местах. Новые хозяева не умели, да и, по моему убеждению, не хотели работать, чтобы люди жили в достатке. Делить чужое легче, но оно не бесконечно, и очутились мы в разграбленной стране, а те супостаты, что убивали, грабили народ, сейчас с большим искусством и не без успеха натравливают нас друг на друга, разыгрывая языковую и национальную тему.

Волей неволей воскликнешь – ЛЮДИ! БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ!