Мирча Элиаде - Гадальщик на камешках (сборник)

— Инженер Фрынку? — повторил Гаврилеску. — Фрынку?

— Да, изобретатель. В газетах писали…

— Изобретатель Фрынку, — мечтательно повторил Гаврилеску. Любопытно…

Он протянул руку, погладил по голове мальчика и, слегка поклонившись, сказал:

— Прошу прощения. Видно, я перепутал этаж.

Юноша ждал его внизу; он курил у двери своей квартиры.

— Выяснили что-нибудь?

— Госпожа, живущая наверху, полагает, что Отилия вышла замуж, но, уверяю вас, это ошибка. Отилии нет и семнадцати, она учится в шестом классе лицея. Я разговаривал с госпожой Войтинович, мы обсуждали самые разные темы, но она ни словом не обмолвилась…

— Любопытно…

— Даже весьма, — осмелев, сказал Гаври-леску. — Потому я и говорю вам, что ничему не верю. Даю вам честное слово. Но в конце концов, зачем настаивать? В сущности, это недоразумение… Приду еще раз завтра утром…

И, попрощавшись, стал решително спускаться.

'Держись, Гаврилеску, — прошептал он, выйдя на улицу, — ты впадаешь в маразм, стал терять память. Путаешь адреса… Увидел трамвай и ускорил шаг. Только усевшись у открытого окна, он почувствовал легкое дуновение ветра.

— Наконец-то, — обратился он к женщине, сидевшей напротив. — Будто, будто. — но почувствовал, что не может закончит фразу, и растерянно улыбнулся. — Да, — продолжал он, помолчав, — я недавно сказал приятелю… будто… будто побывал в Аравийской пустыне. Полковник Лоуренс, если вы о нем слышали…

Женщина продолжала смотреть в окно…

— Теперь через час-другой насту пит ночь. Темнота, я хочу сказать, ночная прохлада. Наконец-то… Можно будет вздохнуть.

Кондуктор в ожидании глядел на него, и Гаврилеску стал рыться в своих карманах.

— После полуночи сможем вздохнуть, — обратился он к кондуктору. — Что за длинный день, — прибавил он раздраженно, потому что не мог найти бумажник. — Сколько перипетий!.. Ах, наконец-то! — И он протянул кондуктору банкноту.

— Эта уже не годится, — сказал кондуктор, возвращая купюру. — Обменяйте в банке…

— Почему? — недоумевал Гаврилеску, вертя банкноту в руках.

— Изъята из обращения год назад. Обменяйте ее в банке.

— Любопытно! — произнес Гаврилеску, внимательно разглядывая купюру. Сегодня утром годилась. И цыганки берут. У меня были еще три таких, и цыганки взяли.

Женщина побледнела, раздраженно вскочила с места и пересела в другой конец трамвая.

— Не надо было говорить о цыганках при даме, — укорил его кондуктор.

— Все говорят! — возразил Гаврилеску. — Я три раза в неделю езжу этим трамваем и даю вам честное слово…

— Да, это правда, — вмешался какой-то пассажир. — Мы все говорим, но не при дамах. Надо сохранять благоразумие. В особенности сейчас, когда цыганки собрались устраивать иллюминацию. Да-да, и муниципалитет дал разрешение: они устроят в своем саду иллюминацию. Я, могу вам сказать, человек без предрассудков, но иллюминация у цыганок — это вызов!..

— Любопытно, — произнес Гаврилеску. — Я ничего не слышал.

— Пишут во всех газетах, — вмешался в разговор другой пассажир. — Какой позор! — воскликнул он громким голосом. — Безобразие!

Несколько человек обернулись, и под их возмущенными взглядами Гаврилеску потупился.

— Поищите, может, у вас есть другие купюры, — сказал кондуктор. — Если нет, придется вам выйти на следующей остановке.

Гаврилеску покраснел и, не решаясь поднять глаза, стал шарить по карманам. К счастью, кошелек с мелочью оказался поблизости, среди многочисленных платков. Отсчитав несколько монет, он протянул их кондуктору.

— Вы дали мне всего пять леев, — сказал кондуктор, указывая на свою ладонь.

— До Почтовой таможни.

— Не важно докуда, билет стоит десять леев. На каком свете вы живете? сурово произнес кондуктор.

— Я живу в Бухаресте, — гордо ответил Гаврилеску, поднимая глаза на кондуктора. — И езжу на трамвае по три-четыре раза в день вот уже не один год и всегда платил пять леев.

Теперь весь вагон с интересом прислушивался к разговору. Несколько пассажиров пересели поближе. Кондуктор подбрасывал монеты на ладони.

— Заплатите за проезд или выходите на следующей остановке.

— Трамвай подорожал года три-четыре назад, — вставил кто-то.

— Пять лет назад, — уточнил кондуктор.

— Даю вам честное слово… — торжественно начал Гаврилеску.

— Тогда выходите на следующей остановке, — перебил его кондуктор.

— Лучше уж доплатите, — посоветовал кто-то. — До Почтовой таможни идти далеко.

Гаврилеску отыскал в кошельке пять леев и доплатил.

— Странные происходят вещи, — прошептал он, когда отошел кондуктор. Решения принимаются за ночь, за двадцать четыре часа… Точнее, за шесть. Даю вам честное слово… Но в конце концов, зачем настаивать? Это был ужас-ный день. И что еще серьезнее, мы не можем жить без трамвая. Я, во всяком случае, вынужден по три-четыре раза в день ездить на трамвае. Впрочем, урок музыки стоит сто леев. Вот такую купюру. Но теперь и эта купюра не годится. Надо идти менять ее в банке…

— Дайте мне, — сказал пожилой господин. — Завтра обменяю в конторе.

Он вынул из бумажника купюру и протянул ее Гаврилеску. Гаврилеску осторожно взял ее и, внимательно рассмотрев, произнес:

— Красивая. И давно она в обращении? Пассажиры с улыбкой переглянулись.

— Года три, — промолвил один.

— Любопытно, что мне такая до сих пор не попадалась. Правда, я человек рассеянный. Артистическая натура…

Он спрятал купюру в бумажник и посмотрел в окно.

— Стемнело. Наконец-то!

И вдруг почувствовал такую усталость, такое изнеможение, что, закрыв лицо руками, зажмурился и так просидел до Почтовой таможни.

Он напрасно пытался открыть дверь ключом, потом долго жал на кнопку звонка, стучал — погромче, потише — в окна столовой, наконец, вернулся к входной двери и принялся дубасить кулаком. Вскоре в темном окне соседнего дома появилось белое пятно ночной рубахи, и хриплый голос крикнул:

— Чего скандалишь? Ты что — спятил?

— Простите, — произнес Гаврилеску. — Не знаю, что с моей женой. Она не откликается. И видно, ключ сломался, не могу войти в дом.

— А чего вам входить? Вы кто будете? Гаврилеску подошел к окну.

— Хоть мы и соседи, — начал он, — но, кажется, я не имел удовольствия с вами встречать- ся. Моя фамилия Гаврилеску, и я живу здесь с женою Эльзой…

— Значит, не туда попали. Здесь живет господин Стэнеску. И его нету. Уехал на воды.

— Позвольте, — возразил Гаврилеску. — Мне очень жаль, что приходится вам перечить, однако, думаю, вы ошибаетесь. Здесь, в доме сто один, живем мы, Эльза и я. Живем четыре года.

— Господа, прекратите немедленно, спать не даете! — крикнул кто-то. Какого черта?!

— Он притворяется, будто живет в квартире господина Стэнеску…