Джонатан Коу - Круг замкнулся

Пора было возвращаться домой. Бенжамен более в этом не сомневался. И не из-за вновь прибывшего туриста, хотя его присутствия хватило бы, чтобы удрать отсюда. Асборн заявился в аббатство, потому что за ним охотилась пресса, разузнавшая о схеме пенсионных выплат, которые он выторговал для себя, после того как довел очередную, некогда процветавшую, компанию чуть не до ликвидации. Бенжамен никогда не слыхал о Майкле Асборне и не стремился вникать в подробности его деятельности, но, похоже, Асборн сделал карьеру, разоряя предприятия. Однако отступные, полученные им в последний раз, сочли настолько возмутительными, что эти сведения, одолев барьеры финансового гетто, попали на первые полосы трех общенациональных газет.

— Журналюги разбили лагерь у моего порога, — жаловался Асборн. — И как эти люди узнают, где ты живешь? Ну здесь-то они меня не достанут. Моя духовная жизнь до сих пор оставалась тайной, покрытой мраком, и да пребудет в том же качестве во веки веков. Благодарение Иисусу, на свете есть монахи! Что бы мы без них делали, а?

Но и до откровений Асборна Бенжамен чувствовал — с крепнущей уверенностью в своих силах, решимостью и даже нетерпением, — что пора возвращаться в большой мир. Симптомы этой тяги сперва не были ярко выраженными. Он начал каждый день ходить в деревню за газетами и читать все, что писали о войне. Наведавшись в лавку на окраине аббатства, он, порывшись в дисках, купил не только записи, сделанные самим монастырем (как собирался), но и музыкальную классику. Он был готов снова слушать музыку.

На одном из приобретенных дисков была оратория «Юдифь» Онеггера. Бенжамен не забыл, как слушал эту музыку по радио, возвращаясь от Клэр из Малверна летом 2001-го, включив приемник в машине как раз в тот момент, когда звучала «Песнь девственниц», и как он разволновался от нахлынувших воспоминаний.

Клэр была необыкновенно добра к нему в тот вечер, надавала столько хороших советов. Она всегда была добра к нему, если подумать, а он редко платил ей тем же. Как он был слеп в том, что касалось Клэр, все эти годы! Он всегда побаивался ее, вот в чем дело, догадался Бенжамен. Она была ему ровней — и даже превосходила его в некоторых отношениях, — а ему, по-видимому, никогда не хватало смелости сблизиться с такой женщиной. С Эмили они, прижавшись друг к другу, прятались за завесой религии, и если жене обычно нечего было сказать о его текстах или музыке, это, по большому счету, его только устраивало. Он не любил, когда его подстегивали. Клэр подстегивала бы его на каждом шагу. Напиши он что-нибудь никуда не годное, она бы ему об этом сразу сказала. Но ведь именно в этом он и нуждался теперь. Именно так ведет себя настоящий друг — любящий друг. Другой вопрос, достаточно ли он повзрослел, чтобы вступить в такие отношения?

Он навестит Клэр, как только вернется в Мидлендс. Навестит по-дружески, а там посмотрим, что из этого выйдет. Наверное, неспроста в монастырской лавке нашлась «Юдифь»; слушая музыку, которая теперь ассоциировалась у него с Клэр. Бенжамен понимал, что ему совершенно необходимо с ней встретиться.

Но опять же… существовала еще и Мальвина.

Вздохнув, Бенжамен перевернулся на другой бок. Лунный свет просвечивал по краям дряхлых штор. Как можно сравнивать Мальвину и Клэр? Разумеется, нельзя. Воображать, будто Мальвина подходит ему в качестве спутницы жизни, — абсолютная нелепость, с какой стороны ни глянь. Во-первых, она была на двадцать лет моложе. Да он и не виделся с ней года три, хотя не далее как в прошлом октябре получил от нее эсэмэску. Если они когда-нибудь станут любовниками, легко представить, с каким презрением отнесутся к этому друзья и родные, как снисходительно они покачают головами: старый глупый Бенжамен, всему виной нервный срыв и кризис среднего возраста. (Такого рода презрение он сам испытывал к своему брату в то кошмарное время — к счастью, оставшееся далеко позади, — когда Пол и Мальвина едва не рухнули в объятия друг друга.) И все же он не мог объяснить себе — никогда у него это не получалось, — почему Мальвина стала ему так близка с самой первой встречи. Вожделение тут было почти ни при чем, хотя играло какую-то роль. Его тянуло к ней неодолимо, и, будто разбушевавшейся стихии, он был не в силах этому сопротивляться. Такие чувства невозможно просто игнорировать. К Клэр он ничего подобного не испытывал. Никогда.

Воспоминание об эсэмэске побудило Бенжамена к действиям. Он встал с кровати, подключил мобильник к сети, чтобы зарядить, и, как только замигал значок перезарядки, начал ждать сигнала. Но, к его разочарованию, телефон молчал. Если с момента его исчезновения ему и приходили какие-либо сообщения, оператор связи давно их удалил.

Бенжамен лег обратно в постель, закутался в шершавое одеяло. Клэр и Мальвина… Мальвина и Клэр… два имени, два лица кружились в его голове, пока он засыпал.

На следующий день Бенжамен прощался с отцом Антуаном. Они немного поговорили о книгах, поэзии, музыке. Бенжамен упомянул о диске, купленном накануне.

— Артур Онеггер, — сказал, как обычно бодрый, приветливый, похожий на ученого молодой монах, — был интересным человеком. Прежде чем поселиться здесь, я часто слушал его музыку. Не столько крупные оратории, сколько симфонии. Пять симфоний, вы их знаете? Они до краев наполнены… религиозным духом. Третья, «Литургия», всегда меня очень трогала. Потрясала до глубины души, если уж на то пошло. И знаете, хотя его родители были швейцарцами, родился он неподалеку отсюда.

— Правда? — Бенжамену нравились такие совпадения. Они убеждали его, что он на верном пути, и помогали ему постичь тайный смысл происходящего.

— Да, он родился в Гавре. Дом, наверное, до сих пор стоит. И скорее всего, на нем висит мемориальная доска. Вы едете через Гавр?

— Я собирался добраться до Парижа, — ответил Бенжамен, — а там сесть на «Евростар».

— Поезжайте на пароме, — посоветовал отец Антуан. — И билет не надо заранее заказывать, в будни на пароме всегда есть места. А по пути можно сделать передышку и воздать дань уважения великому композитору. — На прощанье он обнял Бенжамена и дружески похлопал его по плечу. — Когда выйдет книжка ваших стихов, вспомните о Св. Вандрие!

— Обещаю! — сказал Бенжамен. И это была не пустая вежливость.

Бенжамен стоял на скалах над Этрета. Высоко на Мелу. Ясным вечером океан был тихим, сонным. В такой безветренный вечер чудится, будто весь мир прилег отдохнуть. Бенжамену не дано было знать, что в тысячах милях отсюда ликующая толпа сбрасывает статую Саддама Хусейна под заявления американцев об успехе военной операции, а за сотни миль, но в противоположном направлении, тоже на скале, но над Ирландским морем, на полуострове Ллин в Северном Уэльсе, Пол и Мальвина строят планы совместной жизни, пока Сьюзан Тракаллей в сельской глуши, на кухне в перестроенном амбаре, оплакивает свой рухнувший брак. Но в конце концов, нельзя же знать все.