Джонатан Коу - Круг замкнулся

Наивностью Пол не отличался. Он понимал, что журналисты с радостью поймают его на слове. Он понимал также, что люди, голосовавшие за него, возлагали определенные надежды на лейбористское правительство, однако некоторые его личные воззрения, объяви он о них открыто и публично, шокировали бы их; избиратели встревожились бы и почувствовали себя преданными. Полу приходилось осторожничать, и это начинало ему досаждать. Минуло почти три года его первого депутатского срока, и рутина парламентской жизни (половина недели в центре Лондона, а затем долгие, очень долгие выходные с женой и дочерью в родном избирательном округе в Мидлендсе) надоела ему до смерти. Пол маялся и жаждал перемен — скорых, радикальных. Чувствуя, как его одолевает косность, утягивающая в преждевременные самодовольство и апатию, Пол искал чего-то, что встряхнуло бы его, возродило к новой жизни.

В итоге Пол нашел то, что искал, — февральским вечером 2000 года, в четверг, и (вот уж чего он никак не ожидал) с подачи своего брата.

Бенжамен разложил гладильную доску, Эмили сидела перед телевизором. Она смотрела, как команда суперпрофессиональных садовников, которых обычно нанимают знаменитости, превращает голый городской двор в цветущий оазис с дополнительными удобствами: дорожка с настилом, площадка для барбекю, водяная инсталляция, — и на все про все им хватает одной недели. За окном виднелся их собственный сад, невзрачный и запущенный.

— Давай я поглажу, — предложила Эмили.

— Глупости. Я умею гладить рубашки.

Резкий, грубый ответ не входил в его намерения, однако прозвучал он именно так. По правде говоря, Бенжамен предпочел бы, чтобы жена взялась за утюг. Он не любил гладить рубашки, это у него не очень хорошо получалось. Если бы он действительно отправлялся ужинать a deux [3] Вдвоем (фр.). со своим братом Полом, как было сказано жене, он бы с легким сердцем позволил Эмили погладить рубашку. Но на ужине будет присутствовать третий человек — Мальвина; этой информацией Бенжамен с Эмили не поделился, отчего чувствовал себя виноватым. Несмотря на присущий ему аналитический склад ума, на сей раз Бенжамен не стал разбираться, в чем он, собственно, провинился. Он лишь сознавал чувство вины и догадывался, что поглаженная Эмили рубашка, которую он собирается надеть, это чувство только усилит.

Он принялся гладить. Стоило ему провести утюгом по одной стороне рукава, как на другой появлялись две-три бросающиеся в глаза складки, которых прежде не было. Так случалось постоянно, и Бенжамен недоумевал, откуда эти складки берутся.

Садоводческую программу сменило кулинарное шоу: невероятно гламурная девица, проживающая в невероятно элегантном доме, готовила малюсенькие порции восхитительных блюд, не забывая при этом встряхивать волосами, кокетливо надувать губы, глядя в камеру, и слизывать остатки жирного соуса с пальцев в манере, определенно позаимствованной из практики орального секса. Утюжа в пятый раз манжеты, Бенжамен обнаружил, что у него эрекция. За пять минут девица с невероятной легкостью состряпала десерт: абрикосы, начиненные фисташками со взбитыми сливками, — и тут Бенжамен услыхал, как запищала микроволновка. В рекламной паузе Эмили поставила разогревать макароны с сыром из «Маркса и Спенсера», и теперь, вывалив макароны в тарелку, машинально поглощала их, не отрываясь от телевизионной эротической гастрономии; глаза ее завистливо блестели.

Так почему он не сказал ей? — все же задался вопросом Бенжамен. Мысленно он перенесся на три месяца назад, в ноябрьский день прошлого, 1999 года, когда в кафе «Уотерстоунза» на Брод-стрит Мальвина села за соседний столик. Время близилось к семи, к концу рабочего дня. В принципе, он должен был уже вернуться домой, к Эмили. Но в тот вечер — как и во многие другие вечера — он сказал жене, что ему придется поработать допоздна. Не с целью улизнуть, чтобы провести несколько часов с любовницей (у Бенжамена отродясь не водилось любовницы), но чтобы урвать полчаса одиночества, побыть наедине с книгой и с собственными мыслями, прежде чем вернуться в более беспросветное, более тягостное одиночество их семейной жизни.

Довольно скоро он заметил, что молодая худенькая девушка за соседним столиком пытается привлечь его внимание. Она ловила его взгляд, улыбалась и с таким любопытством посматривала на книгу, которую он читал (биографию Дебюсси), что в конце концов ему ничего не оставалось, как заговорить с ней — исключительно из вежливости. Девушка поспешила сообщить, что она студентка, изучает СМИ в Лондонском университете, а в Бирмингем приехала на пару дней в гости к друзьям. Очевидно, к близким друзьям, потому что она навещала их регулярно: со дня знакомства Мальвина и Бенжамен встречались (в том же кафе, предварительно сговорившись) по крайней мере раз в две недели, а то и чаще: и очень скоро (для Бенжамена, во всяком случае) эти встречи стали напоминать не просто дружеские посиделки за чашкой кофе, но свидания. За несколько минут до появления Мальвины Бенжамена от волнения начинало подташнивать. В компании с ней он никак не мог доесть заказанное пирожное или бутерброд. Его желудок сжимался, превращаясь в стиснутый кулак. Испытывала ли она сходные ощущения, он понятия не имел. Наверное, испытывала, иначе зачем она вообще навязала ему свое общество? Конечно, его волосы седеют, подбородок слегка отвисает, а живот пухнет в соответствии с некими неведомыми законами, абсолютно не согласующимися с количеством съеденного. Означает ли все это, что Бенжамен более не способен нравиться женщинам? По-видимому, нет. Но куда серьезнее его беспокоило другое: аура неудачи, несбывшихся надежд, облепившая его в последнее время. Старые друзья успели свыкнуться с этим, но Бенжамен не сомневался: свежий человек немедленно распознает и остро почувствует эту ауру при первом же знакомстве. Но, как ни странно, Мальвина вроде бы ничего не замечала. Она встречалась с ним снова и снова. Еще ни разу не отказалась от приглашения выпить кофе или вина. Она даже появилась на концерте воссоединившейся группы Бенжамена в «Рюмке и бутылке» накануне Рождества.

Что же в нем настолько заинтересовало ее? — невольно удивлялся Бенжамен. Он по-прежнему не мог ответить на этот вопрос, хотя они провели вместе немало часов, и Мальвина с неослабевающим вниманием слушала его рассказы о двадцати годах в бухгалтерской фирме, о куда более краткой, без отрыва от работы, музыкальной карьере в 1980-х и (самом сокровенном в некотором смысле) о романе, над которым Бенжамен трудился много лет; роман успел разрастись до нескольких тысяч страниц, но к завершению был близок не более, чем тогда, когда Бенжамен писал первую главу. Мальвина с ненасытной жадностью впитывала любые подробности его личной жизни, а в ответ изредка, скупо откровенничала о себе. В частности, выяснилось, что она тоже начинающий писатель и стопка ее неопубликованных стихотворений пополам с прозой непрерывно растет. Бенжамен — естественно — попросил показать что-нибудь из написанного, но Мальвина (столь же естественно) до сих пор не откликнулась на его просьбу. Возможно, она просто стеснялась. Однако вовсе не любопытство двигало Бенжаменом. Он искренне хотел ей помочь, если это окажется в его силах. В глубине души его не переставал мучить страх — не облеченный в слова и даже толком не сознаваемый, — что эти чудесные встречи, преобразившие его жизнь, могут в любой момент оборваться. И он рвался помогать ей как можно больше, оказывать как можно больше услуг, чтобы стать в какой-то степени незаменимым в ее жизни, уменьшая тем самым вероятность ей наскучить. Именно по этой причине он предложил познакомить Мальвину с Полом.