Авраам Иехошуа - Господин Мани

— Нет, могил других его предков на этом кладбище, по-видимому, не было, он бы мне обязательно показал; но, ты знаешь, мама, когда я стояла там в сторонке — чтобы меня считали там совсем уж своей я не хотела, — у меня было такое чувство, будто я присутствую на такой панихиде, как показывают в кино, на семейном кладбище: эти старушки в черном, господин Мани, импозантный, в черном костюме и в шляпе, читает по книжке, и я подумала: какой же идиоткой надо быть, чтобы представить будто он хочет покончить с собой, — вот он стоит в окружении людей, пришедших почтить его, и так выделяется среди них, и даже рабочие, которых поймал раввин и которых вначале я приняла за арабов, уже надели ермолки, раскрыли тоненькие молитвенники, которые раввин раздал всем, и начали раскачиваться. Я все еще соблюдала дистанцию, но все равно ощущала себя как бы членом семьи, которая была по сути не семьей, а формулой семьи, и вдруг, не поворачивая головы, я почувствовала, что они опять здесь: автор, режиссер, оператор или черт его знает кто, которые, как я думала, бросили меня на произвол судьбы, но нет, вот они следят за мной издалека, с пригорка, они снова берут меня под опеку, а раввин тем временем пропел заупокойную молитву, с таким чувством, в восточной манере, и господин Мани начал наконец читать свой каддиш голосом чуточку сдавленным от волнения, и вдруг взял и разрыдался, так по-бабьи, а вслед за ним завыли и старухи, одна начала что-то выкрикивать, наверное, имя покойной, причем было видно, что кричит она не потому, что так уж убивается, горюет больше других, а просто "по долгу службы", чтобы подбавить жару, разбередить душу; раввин, войдя во вкус, продолжал выводить свои рулады, а я, мама, стояла по-прежнему в сторонке, и все как бы немножко забавляло меня, но в то же время я чувствовала, будто я неразрывно связана с этими старыми людьми, только не сама, а то, что тянет внутри меня, так сильно, что даже голова начинает болеть и кружиться, и такое ощущение, словно что-то вот-вот начнется, но не месячные, а нечто посерьезнее, как будто что-то там корчится и пытается вырваться наружу от всей этой беготни — не упустить господина Мани, не дать ему повеситься на ремешке жалюзи; господин Мани-Самый-Младший, моя формула, бьется, как рыба, пытаясь выпрыгнуть из воды, и я, мама, по-настоящему испугалась, что я потеряю его, прямо здесь, на глазах у всех, и буквально осела на какой-то памятник, чтобы как-то утихомирить…

— Нет, минуточку… я умоляю тебя…

— Ну дослушай… я умоляю…

— Потом… ну потом…

— Нет, крови не было, я бы сразу почувствовала, я это ощущение хорошо знаю, липкое такое; нет, это вообще не было что-то такое… текучее, а как будто лапки шевелятся, щекочут внизу живота, что-то ползает по бедрам…

— Да, как насекомое… Я же сказала: "как паучок", а ты возмутилась, только я знала, что говорю. Это правда тебя так коробит? Ну что поделать? У меня на самом деле было такое чувство, а кому мне еще рассказывать, как не тебе…

— Ладно… Неважно…

— Нет, не гадкое и чужеродное, а наоборот — что-то очень приятное, близкое и родное, что-то, что я могу вот-вот потерять… не знаю, как объяснить…

— Фантазия, фантазия… Может, фантазия… Только откуда ты все это знаешь? У тебя же не было выкидышей…

— Я, мам, а, перепугалась до смерти… Вся сжалась в комок и решила — с места не сдвинусь… И вот, когда они отчитали, что положено, и стали собираться в обратный путь, положив по камешку на памятник, я увидела, что господин Мани вспомнил обо мне; он подошел — такой ублаготворенный, с чувством исполненного долга после каддиша — и я ему сразу объявила, что хочу еще побыть здесь, мне здесь нравится — такая красота вокруг, такая погода; отсюда я выберусь сама и прямиком в Тель-Авив. Моего состояния он, кажется, вообще не заметил, и, поскольку подрядчик тоже еще оставался что-то доделывать, и, стало быть, он не бросал меня одну, а может, и потому, что уже привык думать, что я, словно шарик на резиночке — как бы далеко не отскочил, непременно вернется обратно, — сразу же согласился, попрощался легко и непринужденно и повел своих старушек гуськом к такси…

— Подожди… подожди…

— Да, осталась одна. Но дело же было утром, кругом тишина и совсем не страшно, наверху, на Масличной горе, ниже гостиницы, полно людей — евреи, туристы, да и что мне было делать — должна же я была дождаться пока пройдут эти спазмы, сделать все, что в моих силах, чтобы спасти, не потерять…

— Конечно, не все от меня зависит, мама, но но крайней мере то, что в моих силах… И действительно, через полчаса-час боли прошли, улеглись, осталась только страшная тяжесть в руках и ногах. Теперь я была уже совсем одна — подрядчик, переходивший от одной могилы к другой вниз по склону, в какой-то момент вовсе исчез из виду, и я решила: раз так, надо и сейчас выбирать противоположное направление: не возвращаться, не спускаться в этот головокружительно крутой переулок вдоль церковных стен, а подняться наверх, где люди, к гостинице… И для него будет здоровее, если я пойду вверх, а не вниз — меньше тряски…

— Да, правильно — «Интерконтиненталь», с этими чудными арками. Снизу кажется совсем близко, белый склон, памятники, все залито солнцем, вроде бы рукой подать. И только, когда я начала взбираться по тропинкам между могилами, перешла с сефардского кладбища на ашкеназское, и у меня уже рябило в глазах от всех этих надписей на надгробьях, я поняла, что на самом деле подъем куда круче и длиннее, чем кажется, а схватки тем временем продолжались, и мне пришлось опять присесть — между камнями то тут, то там все еще прятался снег, — и в этот момент я почувствовала, что сейчас начнется кровотечение и будет выкидыш. Теперь я уже больше боялась за себя, чем за него, я начала по-настоящему паниковать, мама, и из последних сил, которые буквально собирала по капле, устремилась наверх, к дороге, на которой верблюд и пони, покрытые попонами и с колокольчиками, а вокруг туристы из Германии и мальчишки торгуют сувенирами; я чувствовала, что меня ноги не держат и, наверное, так и выглядела, потому что все стоявшие там обратили на меня внимание, и только я подошла к такси, как шофер выскочил, открыл дверь, и не успела я сесть, как он уже завел мотор, и только тогда я увидела, что это арабское такси, но выйти уже было неудобно…

— Нет, может быть, потому что я была одна. Я ему сказала по-английски одно слово: «Хоспитал», [19] "Больница" ( англ. ). и он сразу мне кивнул, будто ждал этого слова, и так успокаивающе сказал: "О'кей, о'кей" — и рванул с места; я думала, что прямо там, в такси у меня и будет выкидыш, на заднем сидении, но не прошло и двух минут, как он уже въехал во внутренний двор церкви, такой большой и массивной, с другой стороны, ближе к университету, я даже не знаю…