Катажина Грохоля - Бабочка на ладони

— Ты дура! — орет Себастьян. — Я всегда хотел иметь от тебя детей, это ты вечно стремилась оставаться… — И замолкает, ибо не ведает, кем Роза желала остаться, о чем мечтала, что видела во сне. Всего этого он не знает, не до того было, столько дел наваливалось: заняться любовью, пойти в кино, побывать в театре, встретиться с друзьями, посетить спортивный зал, куда-то съездить, что-то увидеть, как-то развлечься…

Так какая она, Роза?

А какой он, Себастьян, когда Розы нет рядом? За пределами ее квартиры, ее холеного мирка?

От чего я могу не отказываться, если хочу быть с ним?

От чего я могу не отказываться, если хочу быть с ней?

— Ты вечно… — говорит Себастьян и опять замолкает, ибо не ведает, что Роза «вечно». Ведь Роза все делает сама, в гордом одиночестве, — зарабатывает, тратит, содержит дом, просыпается и засыпает. За исключением сред и пятниц, когда приходит он. То есть он не представляет, как живет Роза, знает только, что она всегда с ним.

— А ты никогда… — произносит Роза и умолкает, ибо не ведает, что такое для Себастьяна «никогда». С ней он никогда не был у больной матери, не показывался на глаза детям, которых учит, ни даже детям знакомых. А у Басеньки и Петра детей пока еще нет… Роза не знает, чего он никогда не делает, Роза не знает, как он просыпается, как ложится. Из этого «никогда» исключены среды и пятницы, но она все равно не знает, какой он у себя, — только какой он у нее.

Как совместить две разные жизни?

— Мне страшно, — говорит Роза, силясь не расплакаться.

— Мне тоже, — говорит Себастьян.

Юлия пританцовывая идет по Рыночной площади. Жизнь так прекрасна. Только надо в это верить, и все будет в порядке. Она — бабочка.

Юлия останавливается перед бабой с пуком роз, на руках у бабы обрезанные перчатки, видны пальцы — толстые, искривленные.

— Одну, пожалуйста.

Цветы надо покупать, даже когда нет денег. Если она купит хоть одну розу, значит, эта рука в черной обрезанной перчатке не напрасно манит прохожих на этой площади.

— Нет, не эту, вон ту, едва распустившуюся. Юлия улыбается, вытаскивает из снопа роз чуть раскрывшийся бутон в два лепестка. Она любит, когда розы расцветают у нее на глазах.

Рука в перчатке с отрезанными пальцами выдает сдачу.

Одинокая роза, корабль под парусами, танцующая женщина, конь на скаку.

Юлия проходит мимо Белой Дамы и не замечает, что та нюхает несуществующий цветок.

— Не знаю, понятия не имею, как тебе этого добиться. Она пьет слишком много, притом в одиночестве. Я с ней говорил, она не сознает, что дело серьезное.

Ксендз Енджей сплел руки. К этому разговору он специально не готовился.

Господи, ну что ему стоило зайти к кому-нибудь другому?

— Она пьет с Бубой. — Петр неожиданно встает на защиту Баси. Енджей всего не знает, не все понимает, он ведь не пророк какой. — Бася никогда не пьет одна, Буба иногда заскакивает с бутылкой вина или с…

— Петр, Буба не пьет, это я точно знаю. Вот отец Баси… да ты и сам знаешь, какая у них была жизнь.

— Так что же делать? — шепчет Петр. — Она и меня пытается втянуть, покупает вино, обижается, когда я отказываюсь, а мне не хочется ее расстраивать. Она такая ранимая.

— Дорогой мой. — Ксендз Енджей смотрит на Петра — ох уж эти дети! — Такова семейная жизнь, не все мед да сахар. Иногда приходится настаивать на своем… Ты несешь ответственность за свои чувства и за нее. Если позабудешь о себе, то не вспомнишь и про нее. Возлюби ближнего своего, как самого себя. Но не более того! Так будет по-честному. А из вашей истории получается, что вы вообще друг друга не знаете! Разумеется, ей будет неприятно. И что из этого следует? Когда человек стоит на краю пропасти и вот-вот рухнет вниз, ты что, не предупредишь его? А вдруг обидится? Может, он просто хотел поразвлечься, поболтает ногами над пропастью и пойдет домой? Сын мой, иногда бывает неприятно и грустно, бывает и плохо, но фальши быть не должно! Где печаль, там и радость, где день, там и ночь, где белое, там и черное, — это жизнь, а не сладкая фантазия. Вы с Басей должны жить в согласии, но не стоит закрывать глаза на ее проблемы!

Вот такой состоялся разговор.

Петр встает с места, отодвигает ноутбук и идет на кухню.

Бася улыбается.

— Я должен с тобой поговорить, — объявляет Петр.

Кшиштоф стоял перед зеленой дверью, полный сомнений. Стучать, не стучать? Кнопки звонка что-то не видно. Вот идиот! Надо же было припереться! Да еще эти нераспустившиеся ландыши в руке! И что ему в голову взбрело? Буба еще подумает что-нибудь плохое.

Кшиштоф повертел головой. Надо войти, и побыстрее, вдруг на площадку выйдет Бася или Петр, а он как идиот торчит у дверей Бубы.

Зеленая дубовая дверь приоткрылась.

— Заходи, Кшись.

Что, Буба куда-то собиралась? Он к ней в гости. Что ж не предупредил? Ну что уж теперь, ладно, пусть заходит.

— Нет, не пойдет, — Роман перебирает розы в букете, — мне бы такую… — Ему не хватает слов.

— Вот эта как вам? — улыбается цветочница и достает из середины бледно-розовый цветок, неказистый полубутон на шипастом стебле.

— То, что надо, — с облегчением вздыхает Роман и ищет мелочь.

Что происходит?

Он стоит в прихожей, обнимает худенькое тело — да у него и в мыслях не было ничего такого, — тогда почему же он наклонился к Бубе, и гладит ее худые плечики, и не может перестать? И почему Буба не вырывается, не кусается, не царапается? Спрятала свои коготки, прижалась к нему и чего-то ждет?

Он берет ее за подбородок, касается губами ее губ, сухих, беззащитных, и она не боится и уступает ему.

Что же произошло?

Колокольчики-трубки тихонько звенят, сами по себе или движимые сквозняком из-за неплотно прикрытой двери. Еще не убранный лоток напоминает о коте, в мисочки налита вода.

Кшиштоф почти уверен, что Буба легонько тянет его к другой двери, туда, где они никогда не были, в другую комнату; и он не отпускает ее, слушается, он пойдет за ней, куда бы она его ни повела, пусть только не прячет своих запекшихся губ… Это его опора, без них он пропал.

Ксендз, немедленно позвоните кому-нибудь, сейчас вам нужен поводырь. Атропин расширяет зрачки, я ведь вижу, как вы передвигаетесь по моему кабинету. Вам есть кому позвонить? Может, заказать такси? Эти очки вам только мешали. Упражнения для глаз — это хорошо, но только после операции. От катаракты еще никто не умирал. И еще повреждена роговица…

Пламя свечей отражается в хрустальных гирляндах на окнах, блики бегают по стене. Лежа на кровати, он целует эту девушку, первый раз в жизни. С другими ничего подобного не было, ни с одной.

Она вернулась к нему. Та, лучезарная, чье тело он обнимал, вот она.