Татьяна Москвина - Общая тетрадь

Бонтонный петербуржец, готовый висеть на люстре, если в город приехал Фоменко или Гинкас, не питает никакого интереса «посмотреть на живого такого-то». Вообще модно самолично раскопать какой-нибудь театрик и уверять всех, что за Нарвской заставой, в подвале, по пятницам, один парень так играет Лаэрта, что с ума сойти. Очень популярны малые сцены, где играется что-нибудь совсем особенное. Самое питерское из всех зрелищ – это «Сон смешного человека» Ф.М. Достоевского, который играет Леонид Мозговой (исполнитель ролей Гитлера и Ленина в картинах Александра Сокурова) в мансарде, на Малой Посадской улице, для семнадцати человек, раз в месяц. Попасть невозможно – надо записываться в центре «Театр-классика» и ждать очереди на просмотр. Группа зрителей собирается в условленном месте, и гид ведет ее пешком до дома, потом под крышу, где воссоздана обстановка бедной квартиры середины XIX века. По торжественным случаям на спектакле присутствует правнук Достоевского. Ну, и какая антреприза может с этим сравниться?

14. ЖЕНИТЬСЯ И РАЗВОДИТЬСЯ

14. ЖИТЬ КАК ЖИВЕТСЯ

Конечно, молодые люди в Петербурге женятся, притом по одной причине – по глупости и беспечности. Повзрослев, петербуржец преисполняется отвращения к всяким телодвижениям. Характерно, что влюбленная петербурженка первым делом отправляется не в салон красоты, а в часовню Ксении Блаженной на Смоленском кладбище (никто не знает почему, но женщины сочли Ксению помощницей в любви и утыкали всю часовню записочками, молящими о подмоге). То есть любовь в Петербурге почитается за несчастье, в котором могут помочь только высшие силы. Обычная для питерца манера жить так, как будто не имеешь к своей жизни никакого отношения, лишает ритуальную сторону жизни той выразительности, что присуща варварам. Самая распространенная в Питере модель «лав стори» такова: мужчина пришел к женщине, в два часа развели мосты, он остался ночевать, потом лень было тащиться домой, ну и… потом пошли дети… Развод мостов способствовал не одному зачатию, и не существуй этой милой питерской заморочки, ее стоило бы выдумать.

15. МЕЧТАТЬ О ПОЕЗДКЕ В ПАРИЖ

15. МЕЧТАТЬ О КРУИЗЕ ПО ВОЛГЕ

Мечты о поездке в Париж простительны широким массам россиян, но никак не петербуржцу: от овса кони не рыщут, от Европы Европы не ищут. Что тут мечтать – сел да поехал, рутина. Самая неведомая и занятная страна для петербуржца – это Россия, где почему-то говорят на примерно знакомом языке и ужасно много природы. Попасть туда очень сложно. Во всяком случае, я постоянно слышу от питерцев, как они стремятся увидеть мать-Волгу, но вроде бы еще никому это не удалось. Видимо, это проистекает оттого, что петербуржец, чей родной эпос – «Калевала», заморочен чарами хозяйки Похьёлы (см. финский народный эпос «Калевала») и никак не может вырваться на русские просторы, пока не отыщется потерянная мельница Сампо.

16. ОТКАЗЫВАТЬСЯ ОТ КАКОГО-ЛИБО ДЕЛА, ТАК КАК «НЕТ ВРЕМЕНИ»

16. ОТКАЗЫВАТЬСЯ ОТ КАКОГО-ЛИБО ДЕЛА, ТАК КАК «НЕТ ЖЕЛАНИЯ»

Уж чего-чего, а времени в Питере навалом. Питерское время – студенисто-слоистое, вялотекучее, абсолютно несъедобное – вырабатывается духом города в избыточном количестве. Оно накрывает город слизистым колпаком, чавкает под ногами, забивает легкие и его не может не быть. Мне не встречались петербуржцы, которые куда-то «не успевают», – наоборот, большинство здешних жителей имеют вид постоянного ожидания, как пассажиры, пришедшие на вокзал за три часа до отправления поезда. Иначе дело обстоит с веществом желания – это как раз дефицит. Поэтому, если вы приезжий человек и вам надо объяснить что-то петербуржцу в своем поведении, смело говорите: «Неохота». Вы будете поняты.

17. ХВАЛИТЬ ИЛИ РУГАТЬ ПЕТЕРБУРГ

17. ГУЛЯТЬ ПО ПЕТЕРБУРГУ, ЗАХОДИТЬ В АНТИКВАРНЫЕ ЛАВОЧКИ И КНИЖНЫЕ МАГАЗИНЫ, ЛОВИТЬ ЛУЧИКИ СОЛНЦА НА НОСУ; БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ

Комментарии: без комментариев.

Июнь 2000

Однажды, в пору моей советской молодости, я скромно и пошло отдыхала на Рижском взморье в милой женской компании. Среди прочих лиц выделялась статью и доброжелательным обаянием одна молодая оперная певица. Веселая и речистая, она всегда готова была поделиться секретами красоты и рецептами блюд. Один ее рецепт потряс меня уже в экспозиции. Он начинался так: «Вот, если дарят плохой шоколад, то его можно сварить, и получится потрясающе. Надо взять…» Честно говоря, я не помню, что надо было взять. Я глядела на певицу и понимала, какая пропасть разверзается сейчас между нами, до той минуты столь мирно и дружно болтавшими. Никто и никогда не дарил мне, как закончилось детство, никакого шоколада – ни плохого, ни хорошего. Более того, я вряд ли смогла бы уловить разницу между плохим шоколадом и хорошим шоколадом. Еще более того, если бы мне вдруг подарили плохой шоколад, я бы не стала его варить, а сохранила на вечную память. Образ жизни, при котором даровой плохой шоколад поглощают после неспешных и затейливых метаморфоз, был недоступен мне навеки и абсолютно, точно так же, как посещение мужского отделения Сандуновских бань или венчание с Никитой Михалковым…

Словосочетание «плохой шоколад» обогатило мой камерный философский словарь. Здесь есть над чем мыслить. Что делает шоколад «плохим», не отнимая у него при том кардинальные свойства шоколада? И чем является существование «плохого шоколада» – рядовой оплошностью несовершенного Бытия или необходимой ступенью в иерархии качества? Возможен ли «хороший шоколад» без «плохого»? И где та грань, где заканчивается осуществление имманентных свойств «плохого шоколада» и начинается область мнимостей, когда мы возмущенно утверждаем: «Это вообще не шоколад»? Как это важно понять, занимаясь рассуждениями об искусстве, которое и есть «хороший шоколад», «плохой шоколад» и «вообще не шоколад».

Мое вступление в коварную паутину различения всех этих тонких прелестей наступило в одиннадцать лет. Роковую роль в этом сыграл советско-румынский фильм «Песни моря», тот самый, где Дан Спэтару лихо верещал: «От зари до зари, от темна до темна о любви говори, пой гитарная струна». Каждый день в течение двух лет, до страшного часа, когда я посмотрела фильм «Песни моря», я ходила в кинотеатр «Планета», где смотрела все столько раз, сколько оно шло. Я была тихо счастлива на свой шизофренический лад. И вот я посмотрела фильм «Песни моря». Он шел и на следующий день, и мне пришлось опять идти в кинотеатр «Планета» и смотреть фильм «Песни моря», и я впервые подумала, что я этот фильм больше смотреть не хочу. Ужасная мысль пришла мне в голову. Я поняла, что «Песни моря» – плохой фильм. Тут и начался процесс, который привел меня впоследствии на страницы журнала «Искусство кино». Я стала различать плохое кино, хорошее кино и вообще не кино. Я впала в аристократизм, гордыню и полемику. Это была воинственная и прекрасная эпоха моей жизни. Я постоянно требовала от искусства «хорошего шоколада» и отвергала «плохой». Разум торжествовал. Душа зашла в тупик.