Татьяна Москвина - Женская тетрадь

– Стало быть, перефразируя слова французского короля о том, что «государство – это я», вы можете сказать и о себе – «театр – это я»?

ВРАГОВА: «Театр – это я»? Наверное, можно и так сказать. Тирания отвратительна, но, знаете, в демократии есть свои неприятные моменты, черные дыры, куда улетает все лучшее, что есть в государстве. У нас, например, культура чуть не улетела туда совсем, вот и мой театр мог улететь в черную дыру вместе с демократией… На самом деле театр – это актеры. Но я должна приходить в театр и приносить новые идеи. Нет идей – нет руководства. Театр – это идеи, и если я не удивляю актеров и не ставлю перед ними невыполнимые задачи, то театра нет.

– Бывают театры, похожие на музей, а бывают театры-фабрики и театры-мастерские. На что похож «Театр Модернъ»?

ВРАГОВА: Я думаю, это театр нанотехнологий… ха-ха. Вообще-то скорее завод, ведь работа кипит, декорации изготовляются, но это завод художественных промыслов, когда вещь изготовляется в одном экземпляре. Слава богу, теперь никто не заставляет выпускать обязательных 4 премьеры в год.

– Я понимаю, вы слушаете время, ищете какие-то в нем тектонические сдвиги и хотите делать спектакли-события. «Дорогая Елена Сергеевна» знаменовала эпоху социальных сдвигов, резких конфликтов поколений, а потом появился уникальный спектакль «Екатерина Ивановна» по пьесе Леонида Андреева. В пьесе ревнивый муж стреляет в жену, которая на самом деле невинна, и та опускается все ниже и ниже, становится развратницей. Что вас встревожило в этой истории?

ВРАГОВА: Когда мы переименовывали «Театр на Спартаковской» в «Театр Модернъ», мы отходили от политизированности, я потянулась к Серебряному веку, к стилю модерн, к другим авторам. Эту пьесу открыл Немирович-Данченко, она была поставлена в МХТ, в 1911 году, и был жуткий провал. Андреев написал, как стреляли в женщину, а попали в белого, правого ангела, и встал над женщиной черный, левый ангел. И захватил всю ее душу. Любой выстрел в любого человека, даже если не попадает в цель, он ранит. Я потом видела в Финляндии, в национальном музее, такую картину с раненым ангелом. Два мальчика несут нежнейшее существо с перевязанной головкой. И над всем миром встал левый черный ангел. И женщина сходит с ума, ее дух ранен.

– А что такое падшая женщина? Сто лет назад это было понятно, а сейчас «падшие» – по меркам прошлого – дамы могут весело и хвастливо рассказывать о себе в журналах.

ВРАГОВА: А я не верю никаким фасадам и вывескам. Человек – темная бездна. И если говорить о падшей женщине, то это глубоко раненное, несчастное сломанное существо. Они могут краситься, хохотать, выходить замуж за лордов, жить на Рублевке – меня это совсем не касается. Это все наклейки, а я на наклейки не реагирую. Падшая женщина – глубоко несчастный человек, у которого болит душа и который не знает, как ему жить дальше. И которого никто не любит вообще! Вот что самое страшное – никто не любит, а человека обязательно надо любить.

– А как их любить, когда они наглые, когда они хохочут и выступают в ток-шоу и говорят, что так и надо жить?

ВРАГОВА: Да, это жуткий тупик. Я тут почитала, как пишет о себе незаурядная женщина Лолита Милявская, у нее хватает интеллекта на самоанализ. Когда ее беременная мать попала в кювет с мужем, она закричала ему – ненавижу, и Лолита всем кричала потом «ненавижу». Это трагическое мироощущение. И она все время говорит, какая она несчастная и какие мужчины подлые, и не может остановиться. Ей кажется, если она замолчит и не выкрикнет себя, ее затопчут и убьют. Поэтому они все время говорят, кричат – боятся, что их затопчут и убьют.

– Да, трагические бездны раскрываются, но при этом спектакль необычайно красив – красное дерево, кружева и прочее, материальная сторона вся сделана изысканно и любовно. Вы следите специально, чтобы спектакль доставлял чувственное наслаждение?

ВРАГОВА: Обязательно, но это такая особенная жуткая красота. Вот как бы вам объяснить про стиль модерн? Все знают картину Айвазовского «Девятый вал». Этот челнок, эта волна, которая вот-вот накроет несчастных людей. Этот промежуток, это краткое состояние между тем, что человек жив, и грядущей смертельной волной – это и есть модерн. Театр должен заглядывать за штампы, за обложку, за вывеску любого явления, искать глубокое, спрятанное. Блок сказал, что русский человек – это постоянный упрек человека внутреннего человеку внешнему. Театр должен открывать этого внутреннего человека.

– У вас идет спектакль «Дядюшкин сон», где играют Владимир Михайлович Зельдин, Наталья Максимовна Тенякова, ваши чудесные актеры – но это поставили не вы. Вы так легко расстаетесь с «первородством»?

ВРАГОВА: Очень нелегко! Но актеры должны приучаться и к другой руке, выживать в другой режиссуре. Борис Щедрин, который поставил «Дядюшкин сон», тоже, как и я, ученик Юрия Завадского. И все ради Зельдина, на самом деле. Какое роскошное шоу сделал человек из своей старости! Какой темперамент!

– А люди так боятся старости. Нет ли тут, в образе Зельдина, нам какого-то урока?

ВРАГОВА: Женщины боятся старости больше, чем смерти, а мужчины боятся смерти больше, чем старости. Мы боимся быть беспомощными, некрасивыми. Женщины боятся потерять свой пол, потерять женственность. А вот как это удержать? Были люди, умели – вспомним Любовь Орлову. Это культура всего поведения, культура ухода за собой. К старости все больше внимания надо уделять телу. А душа – она обязана трудиться! И не сдаваться. Иначе – озлобишься. Зельдин всегда несколько был отстранен, никогда не участвовал в склоках театральных, он – над схваткой.

– Есть ли у вас сейчас оригинальные идеи, чем будете удивлять?

ВРАГОВА: Честно скажу, на этом этапе я не вижу впереди ничего ярко-оптимистического. Что-то такое в мире затевается… а так-то идей много, и про старость, кстати, я хотела бы поставить, есть забавная пьеса «Тихая пристань». Надо работать, день и ночь, день и ночь, тогда может что-то открыться настоящее.

– Удачи вам, вдохновения и хорошего, умного зрителя в придачу.

2008

Умерла Нонна Мордюкова. Отмучалась наша богатырша, наше степное, дикое, воинственное чудо. Уже при жизни о ней сказали те слова, что обычно говорят на гражданских панихидах – ее без стеснения именовали великой, неповторимой выразительницей души народа, и это никого не коробило. Потому что правда. Потому что так бывает: не раскладывается артист на отдельные роли, но живет как целостный образ в самом сердце нации.

В тех местах, откуда родом Мордюкова, не знали крепостного права. Она из вольных русских, и ее гордая повадка воительницы, которая запросто может уложить вражину ударом кулака, а то и метким убийственным словцом, выражала иную, не смиренную, вольную Русь. Когда она уже почти не снималась в игровом кино, ее охотно запечатлевали на пленку в кино документальном, просто как художественную личность – и там видно, до чего она поразительно свободна. Свободна в слове, в суждениях, в поведении, в том, как искренне и спонтанно, без ухищрений, не заботясь, кто что подумает, она выражает себя. Речи и рассказы Мордюковой – головокружительный аттракцион, их можно пересматривать как хороший спектакль. Просто-таки ужасающий по силе и яркости личностный колорит! Тут вам не асфальт, а чернозем, не пошленький шансон, а вольная казачья песня, не лицедейство, а судьба.