Татьяна Москвина - Женская тетрадь

(Быстро листает книгу.) А, нашла аннотацию. «"Сердце в крови" – четвертый роман писательницы Ирэн Абрикосовой, чье творчество…» Ну конечно, творчество, никак не меньше… «Главная героиня Абрикосовой, знаменитая Мария по прозвищу Ящерица, на этот раз переживает трагическую борьбу между ложно понятым профессиональным долгом и поздней страстью к юному студенту-медику, которого подозревают в убийстве любовницы…» Слава богу, и читать не надо. Четвертый роман, однако! Кормит Абрикосову ее знаменитая Мария по прозвищу Ящерица. А мы с тобой, Генрих, одни-одинешеньки. Помру – кому ты достанешься? Хотя тебя возьмут, конечно, ты же не кошка-собака, тебе мяса-рыбы не надо. А вдруг листья оборвут и бросят… Господи, что это я, ни с того ни с сего. С какой стати мне помирать. Так-так. Ирэн Абрикосова – ясно, псевдоним. Жила себе какая-нибудь Роза Фельдман, училась на филологическом, переводила с македонского на ирландский, потом новые времена, муж без работы, ребенок без теплого пальта… сообразила, что к чему, и стала Абрикосова. Собственно говоря, ругать ее абсолютно не за что. Не хочешь – не покупай. Ну, и что мне писать-то? «Поклонники Марии Ящерицы могут ликовать: наконец в ее душе зашевелилась борьба между страстью и долгом…» Кому нужна эта вялая ирония? Погадать, что ли. Где откроется – первые две строчки. «Она затрепетала. Человек на фотографии был ей знаком. „Не может быть!“ – с ужасом прошептала Мария, побледнев». Гм, и что мне это сулит? «Она затрепетала». Интересно, как это. (Изображает трепетание.) А еще мне в старых романах встречалось выражение – «вскрикнула она, ломая руки». Что это такое – ломая руки? Какие-то, наверное, были другие женщины – трепетали, руки ломали… или это все плохие писатели за них выдумали. Мне вот ломай руки, не ломай руки – с восемнадцати лет работаю, и ничего, не трепещу. Все могу: гвоздь забить, пробки починить, потолок побелить, вон сколько лет подрабатывала ремонтом, пока на ставку не взяли. И не взяли бы – не пропала. Терпеть не могу этих, которые все трепещут. «Ах! У меня отстали обои! – вскрикнула она, ломая руки». Ну, а что же эта Абрикосова, она тоже труженик. Столько чепухи сочинить – это большая работа. (Задумывается. Достает аккуратную губку и начинает протирать листья Генриху.) Чепуха, конечно, Генрих, чепуха. Да. А вот не было бы во мне столько упрямства, и осталась бы я в родном городке, где два кинотеатра и двести пивных ларьков. И работала бы я, например, в сберкассе. И брала бы в библиотеке романы Ирэн Абрикосовой – не покупала, что ты, откуда деньги! – и воображала, что я Мария по прозвищу Ящерица… может, так и написать: Ирэн Абрикосовой повезло – и она стала писателем. Но нам с вами повезло куда меньше – мы стали ее читателями. (Продолжает протирать листья.) В редакции многие говорят, что я злая. Одобрительно говорят, хороший журналист – считается, злой журналист. А я, Генрих, как ты – снаружи колючая, но по сути хорошая и очень-очень полезная. Только за мной никто никогда так не ухаживал сроду, как я за тобой. Жалко, правда, Генрих? Я бы тоже выросла красивая, здоровая, сочная… пустила бы отростки… нет, хватит, расслаблюсь сейчас с тобой, а положение безвыходное.

Я эти двадцать строчек написать не могу, а Ирэн небось сидела молотила на своем компьютере как… как паровоз. Впереди гонорар, позади – великая русская литература. Далеко позади, чтоб и не вспоминать. (Листает книгу.) «Ледяной ветер обжигал ее горящие губы». Ничего, знойно. Ага, Ящерица, значит, сирота, у нее откуда-то приемный ребенок… два трупа… четыре… а эротика-то есть… ага. «В эту ночь свершилось то…» – ясно что. «Я не знала, что это может быть так прекрасно», – прошептала Мария..» – ого, в четвертом романе только узнала, какая стыдливая писательница… Нет, я под угрозой расстрела такого не смогу написать. О, тут же фотография моей Ирэн. Интересно… интересно… (Всматривается пристально.)

Не может быть. Не может быть. Какая же это, к чертовой матери, Ирэн Абрикосова. Это… это Лешка Ложкин. Лешка Ложкин, с моего курса, дружок мой верный… в очках и в бусах только, а так Лешка Лешкой.

Я ж его сколько лет не видела… он после института в школе работал, потом запропал, да и мне было не до старых друзей… Лешка, отец семейства – мы его так дразнили, он когда поступал, уже был женатый и с дитем. Где мои фотографии институтские… а, в пятом ящичке должны быть. У меня всегда порядок. Другой бы рылся-рылся, а у меня – пожалуйста. Вот мы все, вот я отдельно, а вот мы с Лешечкой… (Сравнивает фото.) Ну, цепкий глаз журналиста ошибиться не мог. Лешка, дружище, что, другого способа подработать не нашел? Ай-ай-ай. А еще стихи писал. Мне читал, между прочим. И теперь что пишем? «Сердце в крови»? «Она затрепетала»? Ясно, отчего у тебя героиня такая стыдливая, ты же сам был точно старая дева, хоть и женатый. Так и смотрел на меня все пять лет, как на фею Драже. «Я не знала, что это может быть так прекрасно», – прошептала она». Любопытно, кому ты это прошептал сам, недотепа? Наверное, никому… Все, это конец. На Лешку я никаких рецензий писать не могу. Проще обокрасть нищего или прирезать сироту. Да может, это не он все-таки. Знакомый или знакомая, а фото – так, розыгрыш. Надо его найти. Кто может знать, кто может знать, кто может знать… Алло, алло, Ира? Это я. Слушай, тут срочное дело. Как говорится, письмо позвало в дорогу. Помнишь с нашего курса Лешку Ложкина? Почему толстый, худенький совсем. Я с ним дружила. Да, тот, что отец семейства. Кто может знать? А ей удобно звонить? Ладно. Мерси сбоку. Звони всегда. Так-так-так. – Алло, добрый вечер, будьте добры Аллу Ильиничну. Это Маша, Маша Дунаева, помните, я… Да. Да. Да. Спасибо. Спасибо. Спасибо. Спасибо. Вот, Алла Ильинична, если вы так меня цените как журналиста, помогите найти одного человечка. С нашего курса. Лешу Ложкина. Нет, не общаемся, давно. Какая любовь, да вы шутите, ничего не было. Второй раз? Ну и дела. Я удивлялась, как он один-то раз женился. И еще двое детей? Господи, чем он их кормит. Я вот одну себя – с трудом… Нет, пока все по-прежнему. Записываю. Спасибо, Алла Ильинична, до свиданья. Конечно, обязательно, зайдем. Счастливо, здоровья вам.

Что-то я волнуюсь. Странно. И ни к чему… – Алло, здравствуйте, мне нужен Алексей Ложкин. Это Мария Дунаева, из «Городских новостей». Да, Маша. Ты? Не узнала. Нашла, потому что искала. Ну конечно, Ильинична, кто ж еще. Я тоже рада. Читаешь? Правда? Спасибо. Я стараюсь. Помню твои уроки… стилистики русского языка. Я вообще все помню. Помню, как ты мне на день рождения вместо цветов подарил алоэ в горшочке. И трогательно так сказал: пока ты меня… пока ты со мной дружишь, он будет расти, его зовут Фридрих. Кто, Фридрих? Ты с ума сошел, столько лет прошло. Погиб давно твой Фридрих. Теперь у меня Генрих! Ага, тоже алоэ. С твоей легкой руки. Я в разводе восемь лет, что за намеки. Ого! Ты, какой смелый стал! Ты сейчас где? Понимаю. Я сама где только не работала. Даже по обмену жилплощади. Конечно, никогда и нигде не пропаду. Давай встретимся, чего проще, и я помню, что ты не любишь говорить по телефону, просто у меня дело. Я тебе не помешала, кстати? Дети спят? Большие? Да, понимаю. Слушай, я тут взяла вести книжное обозрение. Ну, попросили, а я вообще от работы не отказываюсь, по своей рабоче-крестьянской привычке. Да, значит, у меня рубрика строится так: три книги, одна историческая или философская, одна художественная и одна из… облегченного чтения. Ну да, чтиво. Я на бегу схватила романчик… «Сердце в крови». Автор Ирэн Абрикосова. Что ты молчишь? Давай, колись. Бусы надел, думал, инкогнито проклятое, что журналист Мария, по прозвищу Ящерица его не просчитает. Короче говоря, у меня тут профессиональный долг борется с внезапной страстью. То есть, Лешка, откровенно говоря, если это ты, я рецензировать не буду. Правильно, я всегда делала то, что задумала, и сейчас я задумала этого не делать. Леш, ну какая бескомпромиссность, когда у тебя трое детей. Если бы не знала, что это ты? Что я написала бы… ну, об чем толковать. Чтиво есть чтиво, оно само себя пишет, тут автор не нужен. Ой, только не надо мне лекций про макулатуру. Узнаю друга Лешу – подо все базу подведет. Отбой, отбой, не рецензирую твое «Сердце в крови». Не твое? Так из чего ты бьешься? Дочь? Какая дочь? Ирэн Абрикосова – твоя дочь? Двадцать четыре года, как ей может быть двадцать четыре… да, помню… да, господи, ведь правда двадцать лет… Господи, крошечный такой колобочек, мы на экзамене по научному атеизму ее нянчили, пока ты этот кошмар сдавал… Ах, вот что. На пари написала роман, что за пари? Она выиграла? Сколько-сколько? Способная девочка. Можешь быть спокоен, твою дочь я рецензировать не буду. Нет, читать не буду тоже. Знаешь, думай обо мне что хочешь. Да, правильно, решила, что ты бесперспективный, и покатила вперед на всех парах. Да разумеется, я из кирпича и железа, господи! У одного тебя сердце в крови. До свидания. Телефон? Телефон возьмешь в редакции. (Вешает трубку.)