Олег Рой - Эдельвейсы для Евы

Мария Львовна тоже поглядела ему вслед и обернулась к дочери:

– Тебе все ясно? Завтра, как миленькая, пойдешь на собрание и выступишь там. Я сама напишу тебе, что нужно говорить. И не вздумай притворяться больной! Все эти твои детские хитрости шиты белыми нитками.

Вика побрела в свою комнату в том состоянии, в котором, наверно, в древние времена осужденные шли на эшафот. В коридоре кто-то осторожно тронул ее за плечо. Девушка испуганно обернулась и увидела домработницу Басю, протягивавшую ей какой-то пузырек коричневого стекла.

– Что это?

– Касторка. Хватит одной столовой ложки.

– Басенька! Спасительница ты моя!

Вместо одной ложки Вика, зажав нос и затаив дыхание, выпила целых две и страдала потом несколько дней. И родители ни о чем не догадались. Мария Львовна решила, что с Викой от волнения случилась «медвежья болезнь», и осуждала дочь за малодушие, но ничего не могла поделать. А генерал, как мог, оправдывал Вику, напоминая жене, что на войне подобные вещи сплошь и рядом случались даже с сильными мужчинами.

Так предложенная Басей решительная мера спасла Вику от ненавистного собрания. Как потом рассказывали, оно вышло несколько скомканным и практически не достигло своей цели – «свидетели» жались и мямлили что-то невразумительное, Танечка держалась стойко и все отрицала, а Серега, ее старший брат, выступил, как адвокат, с оправдательной речью, во время которой приводил примеры из современной советской литературы о молодежи и размахивал Таниными почетными грамотами, выданными в старой школе. В результате Мартыновой даже выговора не удалось вкатить – оказалось не за что. И история эта закончилась благополучно для всех ее участников, кроме одной – Вики Курнышовой.

Как известно, общественное мнение – штука коварная. Что именно случилось – ты ли пальто украл, у тебя ли его украли, – быстро забывается, а память о том, что с тобой было связано что-то нехорошее, остается надолго. После тех злосчастных событий за Викой, в общем-то ни в чем не виноватой, прочно укрепилась репутация доносчицы.

Одноклассники отвернулись от нее, в глаза и за глаза именовали не иначе как стукачкой. Ей, как это называлось в то время, объявили бойкот. С Курнышовой никто не общался, девочка, сидевшая с ней за одной партой, попросила классную пересадить ее на другой ряд – якобы ей дует из окна, а у нее слабое здоровье. Как ни странно, единственным человеком, который не бросил Вику, была сама Таня Мартынова. Но, как назло, она очень скоро уехала – ее отцу предложили работу в Чехословакии, – и на два долгих оставшихся года школьная жизнь превратилась для Вики в настоящий ад. Представить себе, что именно чувствует изгой в детском или юношеском коллективе, может только тот, кто сам пережил нечто подобное. О своих старших классах Виктория до сих пор вспоминала с содроганием, не понимая, как же ей удалось справиться со всем этим кошмаром. Однажды, уже в десятом классе, она даже попыталась покончить с собой, и неизвестно, чем бы это закончилось, если бы не все та же вездесущая Бася…

Виктория потрясла головой, чтобы отогнать неприятные воспоминания. Не стоит сейчас об этом думать. Теперь все позади. Все хорошо. Есть Игорь. И есть дело, которое привело ее сюда.

Лучше думать о деле, о брате Германе, о предстоящей встрече с ним. Интересно, узнают ли они друг друга в толпе на вокзале? Все-таки восемь лет не виделись! Правда, Бася все время показывает Виктории фотографии, которые внук ей регулярно присылает. А две из них – свадебная, где Герман со своей совсем юной невестой сняты на смотровой площадке на фоне Львова, и увеличенная фотография их годовалой дочки – стоят у нее в квартире на самом видном месте. Интересно, как Герман выглядит сейчас?

Как все-таки странно, как нелепо складывались все это время их отношения с братом! Пока она тянула жалкое существование, которое, за неимением другого опыта, называла жизнью, Герман потихоньку рос. Он был сначала трогательно-милым ребенком, потом озорным мальчишкой, потом умненьким подростком… Этот мальчик, немного похожий на ее лучшую и единственную подругу, всегда нравился Виктории, но она слишком боялась матери, чтобы это как-то проявлять, пусть даже и в ее отсутствие, и только изредка, тайком, передавала Басе для него маленькие подарки, какую-нибудь импортную шоколадку, жвачку или его любимые марки – и то просила не говорить от кого. Она почти никогда не разговаривала с ним – но лишь от застенчивости, поскольку совершенно не умела общаться с детьми, тем более с мальчишками. Не задавать же ему дурацких вопросов «Как ты учишься?» и «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» – Вика сама еще прекрасно помнила, как раздражают юного человека такие вот устраиваемые взрослыми допросы. А заговорить о чем-то другом, самой рассказывать что-то или предложить поиграть она просто-напросто стеснялась.

О том, что Герман ее сводный брат и сын ее замечательного отца, Вика узнала очень поздно. И долго удивлялась – как же она раньше не догадалась! Ведь об этом говорило все – от внешнего сходства до странного поведения матери. Но Вика ни о чем не подозревала, не заподозрила даже и тогда, когда услыхала, как генерал перед первым сентября велел Басе подсчитать, что нужно мальчику для школы, начиная с прописей и карандашей и заканчивая школьной формой и осенней курткой. И выдал домработнице всю необходимую сумму для покупок, а ранец выбрал сам, лично. И так продолжалось четыре года, до самой его смерти, а Вика при этом только гордилась своим отцом, тем, какой он молодец, но и мысли не допускала, что его внимание к Герману – это не просто помощь домработнице, в одиночку поднимающей внука…

В ту роковую ночь, когда Курнышов скончался, Виктория крепко спала из-за снотворного, к которому одно время пристрастилась, ничего не слышала в своей дальней комнате и узнала страшную новость только утром. Тот факт, что отец собирался составить завещание и даже написал его черновик, где выражал желание, чтобы все его имущество было поровну поделено между двумя его детьми – дочерью и сыном, но не успел заверить его у нотариуса, Мария Львовна от Виктории утаила. Поэтому после внезапной кончины генерала по закону все унаследовали жена и дочь. Еще двадцать лет Виктория прожила в полном неведении. И только безнадежно заболев, вдова решила сделать признание, ошеломившее и Германа и его сводную сестру. Виктория, уже более чем взрослая сорокасемилетняя женщина, тогда страшно растерялась. Слова матери объяснили и симпатию, и теплые чувства, которые она всегда испытывала к Герману, даже не подозревая о том, что они брат с сестрой. Но в то же время заявление Марии Львовны еще больше отдалило их друг от друга, поселило неловкость и неуверенность в отношениях. После смерти матери Вика заговорила было об отцовском завещании и дележе наследства, но Герман и слушать ее не стал. Это было смутное время, середина девяностых. Прилавки пустовали, жизнь же стремительно дорожала, деньги обесценивались на глазах, считавшаяся вполне приличной зарплата Вики за каких-то полтора-два года превратилась в ничто. Дела Германа, переехавшего на Украину, ставшую вдруг другим государством, наоборот, шли в гору.