Аскольд Якубовский - Дом

Трухлявый домишко был продан, деньги разделены промеж ближних родственников. На свою долю Наталья купила золотые часики, но что-то легло на нее, какая-то дополнительная тяжесть.

Сорок прожитых лет!

Сорок лет — тяжелые годы. В голову лезут глупые мысли об упущенном, недожитом. Вскипают мутные желания, хочется гнаться, схватить за хвост прошмыгнувшие мимо годы. Наталья ела хлеб, покрошив его в водку.

А тут с Михаилом случилась беда. Как-то, пытаясь осадить голубей младшего Зарубина, он залез на крышу. Его краса и гордость, синебокий турман, не работал как следует, а «лопатил».

Михаил громыхал по крыше, махал шестом, ругался и — шагнул мимо…

Он попал на инвалидность. Характер его испортился. Опять ругались ночами, он шипел Наталье в уши несуразное:

— Ну, трави меня, убивай… Зачем тебе калека?

Наталья вскрикивала, металась, царапала грудь, выла болезненно и сладко, словно погружаясь во что-то черное, щекочущее, приятное и страшное одновременно. Но сладость переходила в боль, и возникала злость.

Так бы и хватила дурака по голове!

Опять они пили. Михаил валился в мертвом сне. Дышал тяжело. Наталью сон теперь брал туго. Она сидела и слушала звуки.

Сопела носом простуженная кошка, били звонко и певуче дорогие часы. Ей смутно думалось: вот, отложены немалые деньги, а не купишь на них ни душевного спокоя, ни молодости, ни даже прежнего вкуса ко сну… Вещи, одни вещи… А на что вещи — нынче? Нет в них прежней твердой надежности. Купишь добрую вещь, а через полгода и не продашь.

Сейчас и вещи мертвые, им все равно.

Нет, нет, вещи живут. Живут. Они радуют душу.

— Что бы такое еще купить? — бормочет Наталья. — Куда поставить? Чего еще у нас нет? Этот, как его?… Транзистор куплю, пусть Мишка на брюхо вешает, ежели куда пойдем. Чего еще?… Фотоаппарат куплю и ружье, самые дорогие, пусть себе лежат. А еще торшер с тремя рожками и столовый сервиз.

Она неслышно ходит по комнате узкими проходами. Ногам приятно — ковры на полу. Телу приятно — кресла мягкие, нежные, садись и дремли.

Наталья вспоминает деревню, отцовскую низкую развалюху, скамьи, печь на половину избы. И усмехается. Сейчас она довольна, почти счастлива.

Наконец она ложится и засыпает.

Во сне она стонет, дышит тяжело, полный желудок давит сердце, и снятся ей кошмары.

Когда поднимается солнце, свет тонкими спицами пробивается в щели ставень. И в этом свете Наталья лежит желтая, с синими тонкими губами — покойница, да и все!