Аскольд Якубовский - Лобастый

Петр Васильевич выстрелил в пустое небо и положил ружье. Сказал:

— А теперь хоть по часам: через десять минут явится. Ручаюсь. Засекай.

Я кивнул, покосился на часы и занялся бутербродом. Такое уж у нас с Петром Васильевичем обыкновение — закусить перед охотой. И нездорово это, и бесполезно — все равно протрясемся, но привыкли.

А перед этим мы шли от станции — узкой пыльной дорогой с обильными следами прошедшего коровьего стада.

Потом свернули на тропинку, перешли поле и сели перекусить. В стороне за осинником угадывалась — по торчащим антеннам — деревня.

Сюда должен был прийти пес со странной кличкой Колбасник, чтобы помочь нам охотиться. «Гм, должно быть, большой любитель колбасы», — подумал я. И потребовал объяснения.

Оказывается, появился здесь Колбасник года три-четыре назад. Сначала он был толстопятым щенком, восторженным, ушастым и прилипчивым, как репей. От нечего делать (деревенские псы спят дни напролет) щенчишка бегал с приезжими охотниками на охоту, помогал ловить сбитых птиц. Его подкармливали.

Жил щенок у своего деревенского хозяина на хозрасчете: что добудешь, то и съешь. А тут — еда!.. Щенок стал шевелить мозгами. В первую свою осень он недурно гонял зайцев и подавал из воды убитых уток. Это было не трудно — зайцев расплодилось много, а утки держались по мелким речкам.

Следующую осень пес употребил на освоение охоты за полевой дичью — тетеревами и куропатками. А по слухам, в этом году осваивал высший класс работы — по бекасу, птице верткой, осторожной и малозапашистой.

Доходы его от «бессобашных» охотников (охота без собаки — пустое занятие) были нерегулярны, но объемисты. Огромный капитал, заключающийся в обглоданных костях и хлебных корках, закапывался предусмотрительным Колбасником в самых различных местах.

Он был умен и понимал, что охота — сезонное явление, щедрые охотники — благо скоро проходящее, а кости и сухари всегда могут пригодиться.

Псы-кладоискатели грабили работящего Колбасника, наскакивая на него. Поэтому он всегда ходил покусанный. Отношения его с охотниками были деловые — он искал дичь, плотно ел, прятал кости и провожал охотников на станцию.

Минуло десять минут и еще десять — Колбасник не шел. Петр Васильевич взволновался. Он крепко рассчитывал на содействие Колбасника, даже приготовил колбасу — подешевле.

Он поднялся, всматриваясь, крупный, пухлый мужчина в зеленом. Сложил лоснящиеся губки красной трубочкой и засвистел: фью, фью.

Полевые травы зашептались. Из-за реденького кустарника выглянул щетинистый зверь земляного цвета, вернее, цвета черного коврика, исшарканного грязными ногами.

Торчала лохматая голова с репьем на макушке.

— Бр-р! Ну и урод, — сказал я.

Пес, застенчиво извиваясь, подошел к нам. Он был в жилете из репьев и вместо одного хвоста носил три — один главный и два поменьше, короткими ответвлениями — и все репьястые.

Но я смотрел на голову странного пса. Она поразила меня величиной. Два мощных бугра, разделенных бороздкой, вздулись так высоко, что образовали подобие лба. А из-под него, из грязной щетины, светились прекрасные золотистые глаза.

— Сюда, сюда!

Петр Васильевич звал Колбасника. Пес прилег и пополз. Вот он рядом. Пересилив брезгливость, я протянул руку — погладить. Щетинистый взвизгнул и заскулил тоненько, умоляюще.

— Боится. Лупят его за охотничьи похождения, — пояснил Петр Васильевич. — Дома не сидит, бегает… Что поделаешь, любит колбасу.

Я почесал за грязным ухом Колбасника. Тот пискнул и обшлепал мою руку языком. Мне стало как-то неуютно. Пес поражал забитостью. Я решил — деловые его качества проявятся после охоты, при расчете. Будет ныть, клянчить.

…Колбасник прилип ко мне решительно и сразу.

— Но ты не задирай нос — он такой, всегда вязнет к незнакомым, — басил Петр Васильевич, поспешая за нами.

Шли мы где полем, где лесом — лысеющим, с огрубевшей травой. Взлетала серая птичья мелочь. Перепархивали дрозды.

Осенний дрозд — размером, вкусом — почти охотничья птица. Их приятно стрелять — мимоходом.

— Слышите, дрозды!

— К черту их! — сердито кричал Петр Васильевич. — Куда ты летишь?… Подожди, я запыхался.

И вдруг на березу сел один. Качается на ветке — почти дичь. Выстрелом его я срезал чисто, он не ворохнулся, упал. По лесу скакало эхо.

Я поднял дрозда и дал понюхать Колбаснику. Тот, вскидывая вывернутые кривые лапы, покатил в лес.

Ко мне подошел Петр Васильевич. Сказал презрительно:

— Поздравляю с полем. (Дрозд все же не дичь) Мы пошли под уклон в широко разбросившуюся долину речонки Коняги, забитую тальником, черемухой, осиной. Из нее неслись лай собаки и дроздиное чоканье.

— Ничего не понимаю, — буркнул Петр Васильевич.

Мы заторопились и увидели: под осиной, задрав морду, сидел Колбасник. На ветках — три дрозда-рябиновика. Они нервно чокали и рассматривали пса.

Петр Васильевич не удержался и тоже сбил одного. Убитая им птица не упала, а крутнулась на ветке, как гимнаст на турнике. И, повисев вниз головой, упала. Колбасник принес ее. Подбежал, бросил и вдруг вздернул усы, выставил ослепительные зубы и заулыбался, засмеялся безмолвно.

— Знаешь что? — сказал Петр Васильевич. — Ты действуешь на него разлагающе. На охоте должна быть железная дисциплина. — И — загремел: — А ну, вперед!.. Пошел вперед!.. Зарабатывай свою колбасу, черт тебя дери!

Охота началась.

Как и прогнозировал Петр Васильевич, на речке утка была. Ни много, ни мало — среднее количество. Дебелые осенние крякухи и серенькие, юркие, как мыши, чирята сидели по разливчикам, в мокрых тальниковых кустах.

Мы крались, ловчили, потом грохали своими двенадцатикалиберными двустволками.

Гремело эхо. Взлетавшая утка плюхалась в воду, и та дрожала, разбегалась кругами. Колбасник выносил утку — мне. Петр Васильевич чертыхался, но, подозреваю, был доволен: тяжелых уток таскал я. Взяв по паре крякух, мы двинулись в заманчиво желтый березовый лес.

То, что издали казалось березовым лесом, на самом деле было цепью густых березовых колков. Здесь также росли осинки, топорщилась черемуха и краснела рябина с горькими ягодами цвета красной охры.

Ягоду ели дрозды.

Места эти обильны тетеревами. А еще — зайцами, в которых рано стрелять, и маленькими изящными перепелками, которых не стоило стрелять. Как дроздов… Попадались и куропатки.

У первого же колка пес вдруг пошел, пошел на негнущихся лапах и остановился у черного пня, обросшего опенками.

Постоял и, повернув голову, посмотрел многозначительно.

— Что? Есть? — спросил я.

Он вильнул хвостом и опять уперся взглядом в густо-желтую траву.