Митч Каллин - Страна приливов

Я планировала пойти, когда будет смеркаться, на луг и, забравшись в автобус, подождать там светлячков. Но на этот раз я не собиралась позволить поезду застать меня врасплох. Именно поэтому я вытащила из сундука на чердаке бабушкин суконный капор с завязками — когда поезд приблизится, туго завязанный под подбородком капор уже будет надежно прикрывать мне уши.

Но когда капор был найден, у меня вдруг отчаянно зачесались голени: пролезая на чердак сквозь низенькую дверь, я зацепилась за стекловату.

— Ужасно, — пожаловалась я Классик в спальне.

— Ты так до крови расчешешь, — сказала она, наблюдая с моего пальца за тем, как я чесала себе голени. — Корябай сильней, и ты порежешь ногу.

Но я продолжала чесаться как сумасшедшая, пока боль не пересилила зуд. Тогда я удовлетворенно вздохнула и плюхнулась на кровать.

— Отлично, — сказала я, чувствуя, как горят ноги. — Вот теперь гораздо лучше.

— Мне скучно. В этом нет ничего интересного. Пойдем лучше на крыльцо, покружимся.

Классик порхала у меня перед носом, точно муха, и я повертела пальцем, описывая ее головой круги в воздухе.

— Прекрати, — сказала она. — А то у меня закружится голова и меня стошнит.

— Не стошнит. Тебя не может тошнить. У тебя рот не открывается. — Но вертеть пальцем я все же перестала, на всякий случай.

Мать предупреждала меня, чтобы я никогда не кружилась волчком в квартире, особенно сразу после еды. Вращение вызывает тошноту, говорила она. Но меня никогда не тошнило. Я кружилась, раскинув руки, пока по телевизору шла реклама. Особенно здорово было кружиться в гостиной, где шуршал под ногами палас и телек со свистом проносился мимо, а мать лежала в отключке и отец спал на диване. Обои превращались в расплывчатые цветные полосы, лохматый ковер обжигал ноги, его кусачие волоски забивались мне между пальцев, а телевизор то и дело пролетал мимо, взрываясь атмосферными помехами. Неровный потолок над головой закручивался в молочно-белую воронку, и чем быстрее я кружилась, тем глаже становилась штукатурка, предметы вокруг становились плоскими и словно перетекали друг в друга. Я начинала кружиться в другую сторону, волоски ковра больно дергали и кусали меня за ноги, зато комната с легкостью меняла направление.

Когда мать не спала, она из своей спальни слышала, как я верчусь. И всегда начинала орать; в гостиной мне разрешалось только садиться на шпагат, а стойку на голове нужно было делать на своей кровати. Она была невысокая, а матрас на ней широкий и упругий. Так что, упав, я не сломала бы себе шею. Но стоять на голове было скучно, так что я обычно делала пару стоек, а потом бросала. Шпагаты были интереснее. Иногда мать заставляла меня садиться на шпагат в ее спальне, и всегда улыбалась, видя, как я касаюсь носом ковра. Но больше всего я любила кружиться в гостиной, и еще мне нравилось головокружение, которое приходило потом.

Вот и теперь, на крыльце старого дома, я кружилась, мои ноги чесались, а дощатые половицы стонали под моими пятками. В первый раз в жизни я кружилась не дома, хотя еще в автобусе я подумывала, не крутануться ли разок в проходе. Зато теперь на мои пальцы были надеты Классик, Волшебная Кудряшка и Джинсовая Модница, и мы кружились все вчетвером. Стильная Девчонка осталась наверху. Все равно у нее глаз не было.

— Какая слепому разница, кружиться или не кружиться! — сделала вывод Классик, когда я стала собирать кукольные головки.

Со Стильной Девчонкой мы вообще играли редко, только когда устраивали чаепитие — тогда она бывала нашей почетной гостьей.

Наш угол крыльца находился в тени. Там было прохладно и хорошо. В отличие от ступенек, на которые вовсю светило солнце. Зато наш уголок подвергся осаде: целая армия муравьев-солдат, выстроившись в три длинные колонны, маршировала взад и вперед по половицам, карабкалась вверх и вниз по перилам. Они появлялись из узкой щели под входной дверью и исчезали там же, неся в своих жвалах хлебные крошки; другие несли комочки пыли или что-то похожее на солому. Я подумала, что, свались какая-нибудь головка с моего пальца и окажись она среди муравьев, они, наверное, тут же окружили бы ее и утащили прочь с крыльца, в заросли травы, и она навсегда бы там исчезла. Поэтому я кружилась в целях самозащиты, выписывая пируэты над колонной муравьев. Потом я стала топтать все три колонны ногами, давя захватчиков, рассеивая их ряды и крича:

— Спасем Стильную Девчонку от чудовищ! Спасем Стильную Девчонку от чудовищ!

Стильная Девчонка лежала на моей подушке совершенно беззащитная, рядом с туловищем и разрозненными руками и ногами. В Кеймарте я однажды видела такую в коробке, новехонькую. Потрясающая была кукла: в ушах цыганские серьги, ладони подняты, как будто сейчас захлопает, рыжие волосы до самого зада. Ее голубые, как у младенца, глаза сияли, а похожее на космический скафандр платье и стильные сапоги-ботфорты были творением гения. Даже моя головка, хотя и старая, была куда более стильной, чем Классик, за что та ее и ненавидела. Пытаясь смыть черные чернила со лба и глаз Стильной Стрижки, я покапала ей на лицо жидкостью для снятия лака — немного, всего несколько капель. Но жидкость растворила красную краску у нее на губах, оставила разводы на пластиковых щеках, а чернила даже не побледнели.

— Теперь она полная уродина, — сказала Классик. — Выброси ее.

— Не могу, — ответила я. — А что если бы это случилось с тобой?

— Тогда я сама попросила бы смерти.

Тем временем колонны перестроились. Начался новый набег.

Казалось, место каждого раздавленного муравья заняли еще по крайней мере двое, и они тут же начали подбирать останки, расплющенные тела, частички, которые мои ноги не успели превратить в пыль. У меня так кружилась голова, что я не могла больше вертеться, так что я прислонилась к перилам и стала наблюдать за муравьями, хотя перед глазами у меня все плыло. Муравьи-солдаты выглядели громадными и древними, как птеродактили-недоростки, только крыльев у них не было.

Когда я подняла ногу, чтобы посмотреть, не осталось ли недобитых захватчиков на подошвах моих кроссовок, то увидела пятна, — темные и влажные, они походили на табачную жвачку, которую мои отец иногда сплевывал в бутылку из-под колы. А еще я увидела прилипшую к подошве муравьиную голову: она дергалась, жвалы шевелились; измочаленное тело осталось, наверное, где-нибудь на крыльце или пошло на корм другому муравью.

— Помоги мне, — словно пытался сказать он.— Я не хочу умирать. Пожалуйста, не надо…

Я опустила ногу, поерзала подошвой по половицам, потом потопала как следует, чтобы от муравьиной головы наверняка и места мокрого не осталось.

— Нет пощады.