Митч Каллин - Страна приливов

Я сидела на крыльце, ела соленую рыбу, слушала шум цикад и ждала, когда же в каменоломне раздастся взрыв и они хотя бы ненадолго затихнут. Потом мы с Классик поиграли в нападение акулы. Она была золотой рыбкой, которая уплывала от меня на моем указательном пальце, а я гналась за ней, рыча и щелкая зубами.

— Не ешь меня! Не ешь меня!

— Ррррррр!

А когда я сунула ее в рот, то оказалось, что на вкус она хуже, чем сироп от кашля. Волосы забились мне под язык, так что пришлось их выплевывать. И потом я еще долго плевалась, пока окончательно не перестала чувствовать ее вкус.

— Ты мерзкая, — сказала я ей. — И грязная.

— А ты влюбилась в Диккенса, — сказала она.

— Вовсе нет! С чего ты взяла!

— Ты его любишь, потому что он охотится на акул. Ты хочешь целовать шрам у него на голове и держать его за руку.

— Зато у него есть подлодка.

— Ненастоящая.

— А он разбогатеет и купит настоящую. У него больше пенни, чем у тебя. Но я их тебе не покажу, если ты не заткнешься и не перестанешь твердить, что я влюбилась в Диккенса, потому что ничего я не влюбилась.

Диккенс был фламинго. Он смешно ходил. Но он охотился на огромную акулу. А еще он был мой друг.

— Он трусишка.

— Но иногда он капитан.

На своей «Лизе» он бороздил просторы Тихого океана. Может быть, его даже показывали по телевизору — я видела много передач про корабли, и океаны, и подводные лодки, и акул. Наверное, я видела его по ПБС — подводное судно исследует затонувший «Титаник» — и даже не знала, что это Диккенс, потому что тогда он был в шлеме.

— Он плавает в морских глубинах.

— Значит, сегодня он не придет.

— А может, придет…

— Может, он забыл, где находится Рокочущий…

— …и ищет дорогу.

— Потому что мы в опасности.

Рокочущий быстро погружался под воду; он только что столкнулся с айсбергом. Скоро я начну глотать соленую воду. И Классик тоже. Нам надо было продержаться на плаву до прихода Диккенса. Он был нашей единственной надеждой.

— Держись, — сказала я. — Не сдавайся. Нам надо доплыть до суши.

— Но я не умею плавать.

— Греби по-собачьи, — сказала я. — Греби изо всех сил!

Волна подхватила нас и понесла прочь от крыльца, а я усиленно гребла руками. Потом мы оказались под водой и поплыли через заросли сорго, ставшие водорослями. Я старалась не дышать как можно дольше. Но это было трудно. Тогда я превратилась в осьминога, и мои пальцы заработали как щупальца. Классик стала морским коньком. А на лугу нам повстречался затонувший «Титаник», из разбитых окон которого выскакивали нам навстречу мурены-кузнечики.

— Он опустился на самое дно моря, — сказала я Классик, заглядывая в мрачное нутро корабельного остова.

— Никто не выжил, — сказала она.

— Жуть какая.

— Пошли отсюда.

И мы поднялись на поверхность взглянуть, нет ли на соседнем лугу Делл. Но ее не было. Тогда мы поплыли дальше, пока не вынырнули перевести дух у самых железнодорожных путей, возле шалаша Диккенса. Мы чуть не утонули.

— Акула-монстр где-то близко, — предупредила я Классик. — Нам надо быть настороже.

Расплющенные монетки пестрели на рельсе, как стеариновые капли от свечи. Я попыталась оторвать одну, но она даже не шелохнулась. Акула припечатала ее что надо.

— Здесь опасно. Лучше нам спуститься в подлодку.

Я представила себе акулу, как она на всей скорости несется за нами, щелкая челюстями.

— Акула нападает! — завопила я.

И мы с Классик пробежали по рельсам, скатились вниз по насыпи и скрылись внутри «Лизы». Но Диккенса там не оказалось. Он не стоял у руля и не всматривался сквозь стекла плавательных очков в морское дно в поисках Рокочущего и меня. И вообще шалаш не больше походил на подлодку, чем вчера.

— Акула нападает.

«Лиза» разваливалась на куски, и нам с Классик она совсем не понравилась. Классик сказала, что в шалаше пахнет хуже, чем в Рокочущем. А мусора и всякой грязи внутри было столько, что куда там до него автобусу; за ночь часть сделанной на скорую руку крыши провалилась, несколько длинных мескитовых веток придавили искореженный велосипед, другие скрывали разорванные покрышки, еще другие стояли прямо, одним концом воткнувшись в землю, а другим высовываясь в дыру на крыше. Оползень разделил и без того тесный шалаш на две половины, отчего в нем стало совершенно негде стоять.

«Лиза» затонула, подумала я. Диккенс больше не поплывет. Он ведь даже не осьминог и не морской конек.

— Это сделала пиратка, — сказала Классик. — Она пробралась на лодку и взяла его в плен. Придется ему прогуляться по доске. Она его утопит, свинья такая. Она ведь бросила тебя в поле. От нее одни неприятности.

Мне вспомнилась Делл — фунтовый кекс в одной руке, губы мокрые от яблочного сока, темная линза посверкивает на полуденном солнце. Она где-то рядом, размахивает над головой саблей — «На абордаж!» — или кончиком этой самой сабли тычет Диккенса в спину, пока тот, хлопая своими вьетнамками, приближается к краю доски.

— Спасем его! Спасем капитана…

— …или он пойдет на корм акулам!

Но спасать Диккенса нам все же не пришлось. Он прекрасно себя чувствовал и, бормоча что-то себе под нос и улыбаясь, разравнивал граблями землю перед домом Делл. И он был не во вьетнамках и купальных трусах. И очков на лбу не было. Вместо этого он надел красную бейсболку и майку. А еще джинсы и ковбойские ботинки. Выглядел он совсем как фермер.

— Он не капитан и не пленник…

— …и вообще никто.

Мы с Классик спрятались в зарослях мескита и, выглядывая из-за можжевелового куста, наблюдали, как Диккенс ходит кругами. Он топтался на одном месте, разравнивая граблями следы от своих ботинок, бормотал и улыбался, бормотал и улыбался. И все время повторял одну и ту же ошибку. Едва разровняв один кусок земли, он поворачивался к нему спиной, наступал на него своими ботинками, и все начиналось сначала. Его следы были повсюду.

И Делл тоже была там, в колпаке и митенках, как обычно; она срывала помидоры и кабачки и складывала овощи в пластиковый пакет, а некоторые отбрасывала. И что-то тихонько насвистывала. Время от времени она отрывалась от работы, поворачивала голову и говорила Диккенсу:

— Нет, нет, так не годится, ты опять пятно оставил. Будь внимательнее.

И она показывала, тыча пальцем:

— Не здесь, вон там.

Тогда Диккенс начинал осматриваться в поисках пропущенного места. При этом он отступал назад и оставлял новые следы.

— Вон там. Да, да, прямо у тебя под ногами.

И он начинал судорожно грести землю у себя под ногами, бормоча и улыбаясь, бормоча и улыбаясь.

— Да нет же, нет, смотри, ты еще оставил. Ты сам топчешься и следишь. Смотри внимательно, что делаешь, ладно?

Неизвестно, сколько еще это могло продолжаться, — Делл тыкала бы пальцем, а Диккенс орудовал бы граблями и оставлял свежие отпечатки, — как вдруг появился на своем «ниссане» Патрик-упаковщик. С громким бибиканьем пикап, подскакивая на ухабистой дороге, подъезжал к дому, и солнце отражалось в его ветровом стекле.