Сью Кид - Тайная жизнь пчел

Ночами я лежала в постели и наблюдала за представлением: пчелы просачивались в мою спальню через щели в стенах и кружили по комнате, издавая звуки, как самолетный пропеллер, — такое всепронизывающее ж-ж-ж-ж-ж-ж, заставляющее жужжать саму мою кожу. Я смотрела на их крылышки, мерцающие в темноте, подобно кусочкам хрома, и чувствовала, как в груди разрастается тоска. От того, как они летали, — даже не в поисках цветка, а просто, чтобы почувствовать ветер, — мое сердце кричало и пело.

В течение дня я слушала, как они роют проходы внутри стен моей комнаты, и представляла, как они превращают стены в соты, а мед просачивается в комнату и мне остается только подставить ему свой рот.

Пчелы появились летом 1964-го — тем самым летом, когда мне исполнилось четырнадцать и моя жизнь закружилась по совершенно новой орбите, именно так — по совершенно новой орбите.

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что пчелы были посланы мне свыше. Иными словами, они появились, как архангел Гавриил перед Девой Марией. Я понимаю, сколь самонадеянно сравнивать свою жизнь с жизнью святых, но мне почему-то кажется, что они не стали бы возражать; не стану и я забегать вперед. Достаточно будет сказать, что, несмотря на все, что произошло тем летом, я сохранила к пчелам нежные чувства.

Первое июля 1964-го: я лежу в постели и жду появления пчел, думая о том, что сказала Розалин, когда я поведала ей об этих ночных визитах.

— Пчелы роятся перед смертью, — сказала она.

Розалин работала у нас с тех пор, как умерла моя мама. Мой папа, которого я называла Т. Рэй, поскольку слово «папа» никак ему не подходило, вытащил ее из персикового сада, где она работала одной из сборщиц. У нее было большое круглое лицо и тело, имеющее форму шатра, и она была такой черной, что ночь, казалось, сочится из всех пор ее кожи. Она жила одна в маленьком домике, запрятанном неподалеку от нас в лесу, и каждый день приходила, чтобы готовить, убирать и быть мне матерью. У Розалин никогда не было своих детей, так что последние десять лет я была ее любимой игрушкой.

Пчелы роятся перед смертью. Она была переполнена сумасшедшими фантазиями, на которые я не обращала никакого внимания, но я лежала и думала об этом, желая знать, не моя ли смерть у них на уме. По правде сказать, эта мысль не слишком меня тревожила. Каждая из этих пчел могла бы спикировать на меня и жалить, пока я не умру, и это не было бы худшим исходом. Те, кто считают, что смерть — худшее зло, ничего не смыслят в жизни.

Мама умерла, когда мне было четыре года. Это было фактом биографии, но, стоило мне об этом заговорить, как люди тут же принимались рассматривать свои ногти и ковырять заусенцы или выискивать что-то на небе, и было похоже, что они меня не слышат. Иногда какая-нибудь добрая душа говорила: «Просто выкинь это из головы, Лили. Это был несчастный случай. Успокойся».

Я лежала в постели и думала о том, как умру и попаду в рай — к моей маме. Я бы ей сказала: «Мама, прости. Пожалуйста, прости», и она бы целовала мою кожу и говорила, что я не виновата. Она бы говорила мне это первые десять тысяч лет.

Следующие десять тысяч лет она бы меня причесывала. Я знала, что она сможет сделать из моих волос такую красоту, что люди по всему раю побросают арфы, только чтобы восхищаться моей прической. Я очень быстро поняла — чтобы узнать, у кого из девочек нет мамы, достаточно взглянуть на их волосы… Мои волосы вечно торчали, как им вздумается, а Т. Рэй, конечно же, отказывался купить мне нормальные бигуди, так что я накручивала их на баночки из-под виноградного сока, а спать с ними было совершенно невозможно. Мне всегда приходилось выбирать между приличной прической и нормальным ночным сном.

Я решила, что пожертвую четыре или пять веков на то, чтобы рассказать ей, какое это несчастье — жить с Т. Рэем. Он был зол круглый год, но особенно летом, когда с утра до вечера работал в своих персиковых садах. Я старалась как можно меньше попадаться ему на глаза. Он был добр только со Снаутом, своей собакой, с которой он охотился на птиц, которая спала в его постели и которой он всякий раз принимался чесать живот, стоило ей только перевернуться на спину. Однажды я видела, как Снаут пописал на ботинки Т. Рэя, и это не вызвало у него ни малейшего возмущения.

Я часто просила Бога, чтобы он сделал что-нибудь с Т. Рэем. Он сорок лет ходил в церковь, но становился только хуже. Казалось, это должно было кое о чем сказать Богу.

Я отбросила одеяло. В комнате было совершенно тихо, нигде ни единой пчелы. Я поминутно глядела на часы, не понимая, куда же эти пчелы могли подеваться.

Наконец, где-то около полуночи, когда мои веки почти уже сдались в борьбе со сном, в верхнем углу комнаты возник урчащий звук, низкий и вибрирующий, звук, который можно было принять за мурлыканье кошки. А через мгновение тени на стене задвигались, похожие на брызги краски, ухватывая немного света всякий раз, когда они пролетали мимо окна, — так что я могла разглядеть контуры крыльев. Звук нарастал волнами, пока вся комната не запульсировала в темноте, пока сам воздух не стал живым, насквозь пронизанным пчелами. Они кружились вокруг моего тела, сделав меня эпицентром тучи, несущей торнадо. За всем этим жужжанием я не слышала даже собственных мыслей.

Я вонзила ногти в ладони с такой силой, что почти проткнула кожу. Пчелы могут закусать до полусмерти.

И все же зрелище было величественным. Вдруг я поняла, что не могу противиться побуждению показать это хоть кому-нибудь, даже если единственным человеком поблизости был Т. Рэй. И если его случайно укусит пара сотен пчел, что ж, тогда — прости, папочка.

Я выскочила из-под одеяла и бросилась к двери, проломившись сквозь гущу пчел. Я будила его, дотрагиваясь пальцем до руки, сперва тихонько, потом все сильнее, пока наконец я уже не тыкала в его руку со всей силы, изумляясь тому, до чего она твердая.

Т. Рэй в одних трусах вскочил с кровати. Я тащила его к своей комнате, а он кричал, что будет лучше, если это окажется правдой, что лучше бы этот проклятый дом сгорел, а Снаут лаял, как на голубиной охоте.

— Пчелы! — кричала я. — У меня в комнате рой пчел!

Но когда мы зашли в комнату, они уже исчезли в стене, как если бы знали, что он сейчас зайдет, и не хотели демонстрировать ему свой высший пилотаж.

— Черт подери, Лили, это не смешно.