Ингрид Нолль - Натюрморт на ночном столике

Я в тот момент сей тонкий каламбур оценить не смогла, потому что со своего места углядела вдруг на кухне полку, которая ломилась от обилия банок.

— Подожди-ка секунду! — фыркнула я в трубку и кинулась к полке. Это был мармелад. — Ты не поверишь! Супербаба наварила ведро вишневого мармелада! И каждую банку подписала от руки! Эллен, представляешь, какой бред?!

Сестра на том конце провода задохнулась от изумления, а рядом со мной скрипнула дверь. Райнхард услышал мою последнюю фразу:

— Рюдигер твой названивает? Я молча передала ему трубку.

— Анна, малыш, что там у тебя такое? — крикнула Эллен в ухо моему мужу.

Он бросил трубку. И тут уже взвыла я:

— Что это за банки?! Кто их разукрасил кружевной бумагой?! Кто завязал каждую ленточкой?!

— Ах вот ты о чем! — отозвался муж. — Это моя мама приезжала на неделю.

Примирение было почти полным, мы даже легли вместе спать. Но как только мы прижались друг к другу в кровати, я вдруг расчихалась и не знала, как унять насморк. Приступ аллергии отпустил только тогда, когда я вышла в темный сад, на террасу. Когда же спустя полчаса я, окоченевшая, прибежала обратно в постель греться, раскатистый храп моего мужа возвестил, что жена из меня никудышная.

С одной стороны, я рада, что приезжала моя свекровь. Пока эта чопорная мамаша следила за сыном, налево он вряд ли гулял. Но, с другой стороны, мне совсем ни к чему, чтобы какая-то прилежная старушка, этот гренадер в отставке, хозяйничала в моем доме, подмечая маленькие упущения по хозяйству. Да, мне давно следовало вымыть холодильник, она меня опередила, самозабвенно отчистила его раствором уксуса. Полки на кухне отскребла от жира и расставила по порядку все их содержимое. Напрягая все силы, я выдвинула из ниши плиту, ожидая увидеть там знакомую картину: гербарий из лавровых листьев, лапши, гороха, луковых шкурок и какого-нибудь кассового чека, склеенных почерневшей масляной пленкой и прилипших к полу. Да, красота, хоть пикник устраивай! Отодвигаю я плиту, и что бы вы думали? Чистота такая, что даже противно! Господи, наверное, так выглядит преисподняя после генеральной уборки!

На другое утро дел было невпроворот. У детей еще не кончились каникулы, и сразу после завтрака мои сорванцы помчались хвастаться перед друзьями нашим итальянским отпуском. А я залезла во все шкафы, выдвинула все ящики всех столов, заглянула даже в корзинку с нитками и шитьем — моя не в меру заботливая свекровь оставила следы своей деятельности повсюду. Только до сада, слава Богу, руки у нее не дошли. Но хватило и дома, за одну неделю она горы своротила! Не знаю, что она мне хотела этим сказать — то ли просто порадовать, то ли ткнуть меня носом: вот как надо вести хозяйство, вот как должен выглядеть дом у приличной хозяйки!

Каждый год мужнина матушка приезжала к нам на Рождество из Бакнанга и две недели вдохновенно стряпала для семьи, а вообще-то — для одного только своего мальчика, ее обожаемого Харди. На столе появлялись все любимые блюда моего супруга. Йост и Лара тоже обожали швабский суп с поджаристыми клецками или сырную лапшу, но их тошнило, когда два раза подряд приходилось есть потроха с кислой капустой. Однако жаловаться мне было не на что, свекровь не донимала меня невыносимым занудством, не гнула в три погибели и все больше помалкивала. Разумеется, она была бы лучшей кухаркой для своего сына, и то, что он по ночам невесть где шатается, ее бы тоже не очень смущало. Могу себе представить: увидев наши занавески, что сама для нас и связала, уже изрядно посеревшими, она, наверное, только воскликнула:

— Ах, Боже ж ты мой, страх-то какой! — и тут же перешла к делу.

После обеда я стала обзванивать подруг. Люси, Готтфрид и все четверо детей были еще в отпуске, могла бы и догадаться. У Сильвии трубку взяла вечно обиженная Коринна:

— Мама нянчит своих лошадей, — прогнусавила она, — передать что-нибудь?

— Нет, спасибо, не надо, я позвоню попозже. Какое-то смутное беспокойство подталкивало меня — я позвонила Биргит. Я только хочу услышать ее голос и сразу брошу трубку! Автоответчик сыграл пару музыкальных тактов, потом заговорил мужчина: «До начала сентября вы найдете нас в нашем летнем домике». Настоящее приглашение для грабителей: «Приходите, воруйте, нас все равно нет!» Ну и муженек у Биргит, сам вечно в отъезде, а таких глупостей не понимает!

Когда же господа уехали в летнюю резиденцию? Я залезла к Райнхарду в стол. Десять полностью надиктованных кассет ждали трудолюбивую секретаршу. Умела бы моя свекровь еще и печатать, цены б ей не было! Рано или поздно мой муж снова меня куда-нибудь «делегирует». Ну ладно, все лучше, чем то, что я ожидала увидеть и услышать!

Да, наверное, я действительно овца. Я испортила себе весь отпуск, мне все казалось, что у моего барана случка с Биргит. А он между тем, может, и хотел бы, да вместо того три недели поневоле оставался мне так же верен, как и я ему.

Только что-то все-таки здесь не так! С каких пор у меня аллергия на объятия мужа? В ванной не видно никакого нового одеколона после бритья, в подвале — нового стирального порошка и никаких экзотических цветов в вазе. Я принюхалась к его подушке и опять чихнула, правда, только один раз. Надо застелить постель новым бельем. Если нынешней ночью Райнхарду станет одиноко на его половине кровати, я хочу, чтобы все прошло как следует. Если.

В почтовом ящике лежал толстый большой пакет с маленькой надписью, отчего я на секунду вновь вспомнила Имке. Рюдигер прислал нам фотографии, у него получилось намного красивее, чем у моей сестры. Думаю, неудачные снимки он просто не стал присылать, как мило с его стороны — подумал о нашем самолюбии. Показать, что ли, мужу, какое у него замечательное загорелое семейство, как оно чудесно смотрится на летнем взморье? Да нет, пока лучше не надо! И чтобы дети не сорвали мои расчеты, я спрятала конверт под свой матрас, до лучших времен.

Обычно, когда я гладила, я либо включала радио, либо ставила гладильную доску в гостиную, чтобы краем глаза заглядывать в телевизор. На этот раз я поступила по-иному: приколола свои отпускные рисунки булавками к рифленым обоям и любовалась картинками и набросками — левая рука разглаживала белье, правая, как автомат, водила туда-сюда утюгом. Больше всего мне удались рисунки пером, раскрашенные акварелью, по-моему, они гораздо интереснее моих прежних зарисовок на стекле. Сколько же всего в мире есть интересного, всяких неподвижных, неживых предметов, которые оживают на полотне художника, — рисуй не хочу! Подумать только, оригинал давно истлеет в мусорном контейнере, а его копия на бумаге или холсте будет столетиями рассказывать следующим поколениям о дне нынешнем.