Сергей Довалтов - Ремесло

Боюсь, что многие из вас окажутся средними писателями. Пугаться этого не стоит. Только пошляки боятся середины. Чаще всего именно на этой территории происходит самое главное…

И еще одно предостережение. Оказавшись на Западе, вы перестанете чувствовать свою аудиторию. Для кого и о чем вы пишете? Для американцев о России? Об Америке для русских?

Оказывается, вы пишете для себя. Для хорошо знакомого и очень близкого человека. Для этого монстра, с отвращением наблюдающего, как вы причесываетесь у зеркала…

Короче, ваше дело раскинуть сети. Кто в них попадется – американский рабочий, французский буржуа, московский диссидент или сотрудник госбезопасности – уже не имеет значения…

Я знаю, что вам нелегко. Знаю, что изменилось качество выбора. Раньше приходилось выбирать между советским энтузиазмом и аполитичностью. Либо – партийная карьера, либо – монастырь собственного духа.

Раньше было два пути. Нести рассказы цензору или прятать в стол. Сейчас все по-другому. На Западе выходят десятки русских журналов и альманахов. Десятки издательств выпускают русские книги.

Так что приходится выбирать между рабством и свободой. Между безмолвным протестом и открытым самовыражением. Между немотой и речью…

Мы не осмеливаемся побуждать заключенных к бунту. Не смеем требовать от людей бесстрашия. Выбор – это личное дело каждого.

И все-таки сделать его необходимо. Как – это ваша забота и наша печаль.

Любящий и уважающий вас Сергей Довлатов».

Атмосфера в редакции накалялась. Баскин и Дроздов не разговаривали между собой. Я изнурял Вилю Мокера соображениями дисциплины. Твердил, что без хорошего администратора газета погибнет.

Америка, действительно, страна неограниченных возможностей. Одна из них – возможность прогореть.

Ларри Швейцер стал довольно агрессивным. Он критиковал все, что бы мы ни делали. Видно, газета приносила ему серьезные убытки.

Однажды Швейцер пришел в редакцию и говорит:

«Вы расходуете слишким много фотобумаги. Она дорогая. Что, если делать снимки на обычном картоне?»

Мы изумились:

«То есть как?!»

«Попро6овать-то можно», – настаивал Швейцер…

Личные распри влияли на производственные отношения. Однажды в редакцию приехала сожительница Дроздова – Марина. Без единого звука она плюнула в нашу секретаршу Эмму. Та сейчас же плеснула в Марину горячим кофе. Женщины начали зло и беспомощно драться. Их разнимали все, кроме Дроздова. Потом он говорил:

– Женские дела меня не касаются…

Уходя и прикрывая расцарапанную щеку, Марина выкрикнула:

– Хоть бы сгорела эта поганая редакция!..

Обстановка в газете стала фантастической. Это был некий симбиоз коммунизма и варварства. Еда была общая. Авторучки, сигареты и портфели – общие. Зарплаты отсутствовали.

Но отношения вконец испортились. Как известно, вражда – это бывшая дружба.

Даже мы с Баскиным испытывали взаимное раздражение. Он считал меня бесхарактерным, вялым интеллигентом. А я его – прямолинейным, ограниченным тираном.

Что-то должно было случиться.

При этом, чем хуже складывались обстоятельства и русской газете, тем успешнее шли мои дела в американской литературе. В апреле со мной подписали договор на книгу,

В пять утра меня разбудил телефонный звонок. Бодрый голос спросил:

– Вы из русской газеты?

– Да.

– А я из полиции. У вас там пожар!

– Где? – не понял я.

– В редакции газеты. Срочно приезжайте к месту происшествия.

Этого еще не хватало!..

Я натянул брюки и побежал к Эрику. Тот уже все знал. Он был в костюме и даже при галстуке. Мало того, успел побриться, старый щеголь…

У лифта нам встретился Мокер. Ему уже тоже позвонили.

Дроздов жил в соседнем крыле. Мы решили для быстроты пройти через крышу.

Лева открыл нам сонный, в майке и трусах. Телефон он ночью выключает.

– Куда вы его тащите? – зашумела Марина. – Бессовестные! Он и так работает круглые сутки. Вчера явился около трех часов ночи… Вернее – сегодня…

Но мы уже спускались вниз. Дроздов застегивал на ходу брезентовую куртку.

Решили ловить такси. До метро от нас больше километра.

Машину удалось поймать только возле Квинс-бульвара. Подъехали к редакции минут через сорок. По дороге водителю нужно было заправиться.

У подъезда стояли два красных фургона. Рядом курили пожарные в шлемах и болотных сапогах. Под ногами извивались черные блестящие шланги.

Возле двери стоял полицейский. К нему мы и обратились. Он сказал:

– Не волнуйтесь, ребята. Пожар ликвидирован. Вам повезло, что напротив бордель. Девицы работают круглые сутки. Заметили огонь и позвонили. Могли ведь и не позвонить. Работа у девчат тяжелая, однообразная. А пожар все-таки развлечение…

Полицейский вызвал лифт. Держался он вполне миролюбиво. Не знаю, что тут преобладало, оптимизм или равнодушие…

Помещение редакции было залито водой. В лужах плавали обгоревшие хлопья бумаги. На почерневших стенах висели обрывки проводов, Стоял отвратительный запах мокрой гари. Пластмассовый корпус наборной машины сгорел. Диван и кресла превратились в черные обуглившиеся рамы. Телефонные аппараты расплавились. Стекла были выбиты.

В редакции находилось еще трое полицейских. Нас развели по углам и коротко допросили. Вернее, записали наши координаты. Помимо этого мне задали только два вопроса. Во-первых:

– Занимаетесь ли вы антигосударственной деятельностью?

Сначала я хотел ответить: «Неужели вы думаете, что если бы я и занимался, то…»

Потом сказал:

– Нет.

Тогда полицейский спросил:

– Как вы думаете, это поджог? Кого вы подозреваете? Кто мог это сделать? У вас есть конкуренты? Идейные противники?

Я сказал:

– У меня нет идейных противников. Хотя бы потому, что у меня нет идей.

– Это все, – сказал полицейский, – можете идти. Мы займемся расследованием. Завтра вам надлежит явиться по такому адресу.

Он протянул мне визитную карточку.

Я еще раз оглядел помещение. Диван и кресла были сдвинуты. Вернее – их почерневшие останки. За диваном у окна валялся корпус рефлектора.

Мои коллеги тоже освободились. Мы вышли на улицу. Пожарные сворачивали шланги.

Мы решили где-то позавтракать и выпить кофе.

На лбу у Баскина чернела сажа, Я хотел дать ему носовой платок. Эрик вытащил свой…

Все мы были подавлены. И только Дроздов осторожно воскликнул:

– Старики, а может, все это к лучшему? Давайте выйдем из пламени обновленными!..

– Уймись, – сказал ему Мокер.

Мы зашли в ближайшее кафе. Что-то заказали прямо у стойки.

Мокер прикурил и говорит:

– А что, если все это – дело рук Боголюбова? Разве трудно нанять ему за четыреста долларов любого уголовника?